505

Собой ты носишь давний траур

по дружбе, вере, дням любви,

порвав веселье чистых аур,

венок из лент Аида свив.

И ты теперь всех тёмных радуй,

даруя им угля плоды,

добавив в соки ярких радуг

сухой смоля?ной кислоты.

Боль из груди потоком моря.

И акварельный взрезав шар

ножом печальной думы горя,

спустив с него дыха?нный пар,

довольна станешь черни мира,

что вышел в явь озло?бы сон,

и что от слёз всё стало сыро,

и стал весь свет тускней на тон.

Появленец

Замучив дух и пару ног

бездомьем, ношею скитаний,

не наш пока ещё что Бог

мечтал о вере, не питаньи,

о правде, равенстве и дне,

когда все умственнее будут,

противясь ри?млянской игре,

и что за это не осудят

ни Рим, ни толпы, ни саны.

Но век мечта противна яви,

ту что творят, кто век гла?вны

в парчу одетые и в славу.

Он, не жалея слов, во тьму

умов, очей вещал всесветно.

Но их глаза привыкли к сну,

хотя тут солнце многоцветно.

Сердечных жил играл мотив.

Но глушь с немногих лишь отпала.

Иные ж взвыли супротив,

взывая сильных об опале.

И хрустнул древний кипарис

и пе?вга, руки распластавши,

и кедр ноги взял. Он вниз

смотрел, глупцов сего прощавший…

Чернь

Раскрыла крылья всеобъятно

подземья ль космоса ли дочь.

Зерни?ща окон, солнца ратно

склевала мигом птица-ночь.

И в сажу город превратился,

дома – в грязь, уголь, гемати?т.

Бессонно ей, ничто не снится.

И белый глаз на нас глядит.

Порой не дрогнет он часами,

то превратится в серый серп,

то веком водит, волосами

дерев играет, дышит вслед.

Порой стучит ветвями в окна,

зовёт неспящих ждать отлив.

И треплет вод и трав волокна

голодной пастью, будто гриф.

Но ворон к у?тру испарится.

Его ль прогонит белый птах?

И вновь всё светом заискрится,

забыв налёт и прежний крах.

Ключ

Устал стоять на твёрдой почве,

и груз идей, трудов держать,

перебирая чётки-строчья,

ища в песке алмаз их; ждать;

опять смиряться в глади поля

с кустом сорнячным посреди;

и, принимая рабью долю,

смотреть на вольные ряды;

и ржавь оковы добрить маслом,

и цепь домашней конуры,

искать лекарство, пусть напрасно,

и инструмент от тли, коры;

искать в грехе, дороге, смехе

свободу от намордных тяг,

ошейных пут, и ждать успеха,

и тайно шить всевольный стяг…

Ведь не качает ног, рта лодка,

и не берёт нас вражий меч.

Лишь парой лишних кружек водки

сумеем стойкость тел отсечь.

И пусть летит благое тело

в высоты, падает иль спит.

Ах, кратковременное дело,

что утром траурно горчит!

Обида

Храня обид колючий ком,

глотнуть и выплюнуть так больно,

тосклив и зелен дикий сом;

и на губах от грусти сольно.

Плыву и воду рву во зле,

хвостом отпарывая клочья.

И давит горло шар во сне,

мотает новый ряд цепочкой.

Он тянет вниз. О камни бьюсь,

что раньше были чьим-то комом.

Глядеть на кости, них боюсь.

Отплюнул кто, стопил ли сома.

Держу, теряя речь, с глотком

не чую вкуса в куче, грамме.

Мечтаю только об одном -

не утонуть, храня свой камень.

Экспедиция

Минуя шхуны, сталь корветов,

усы начистив якорям,

рыщу ответ свой средь ответов.

Нос корабелит по морям.

Желая снова видеть солнце,

палю из пушек во хмели

в ночи. Он килем вдаль крадётся,

раздвинув камни на мели.

И парус в стойку, силы в вёсла!

В тумане вновь цепляя вдох,

упорно, зло смыкая дёсны,

трубит всё горло в зовный рог.

Фрегата рёбра все сжимая,

и в плевру паруса внося

всю мощь дыханья и желанья,

летит по водам рысью пса.

И дай, Бог, рейсу быть последним,

найти свой порт и дом, покой

числом осенним или летним,

и сжечь вдвоём корабль свой!

Индульгенция

Облатку в рот – монету Бога,

за отпуск новых, всех грехов,

пахавших вражье поле рогом,

мечом – тела и живь мехов.

И кровь вина впитаем в поры,

толкнув по горла борозде

ком теста, полня тре?зви норы.

Ах, сколько ж крови во Христе?!

Карманов шахты платят щедро,

купив меж акций весь лоток,

счерпав свои живые недра

в мечтах, что дал прощенье Бог.

Жар исцеленья будет греть их

за дверью храма и в домах.

В то будут скрепно верить дети,

греша при свете и впотьмах.

Алёшка и море

Горла?ны вновь о небе вторят,

иные – ищут цвет лаванд.

Моя же лодка ищет море

и рыбу, что крупнее Анд.

Я крюк отлил, согнул в Дамаске,

и сеть широ?ко сам пошил.

Собрал все силы и оснастку,

сомненья, страх весь сокрушив.

Ну, всё уже! Быстрей бы в море!

Не ровен час, как кто другой

изловит рыбу в том задоре,

которым пышу год сухой.

Вперёд! Отсюда! Тут забыли

о крыльях, силе, воле дум

и небе; даль себе закрыли

стена?ми страхов, зная шум

волны, свободы лишь по картам

и книгам, кадрам кинолент,

утратив раж побед, азарта.

Я уплываю. Там мой свет!

И пусть его достичь неможно!

Чем ближе к солнцу кину сак,

тем мысли легче, неострожней,

и рыб диковинней косяк.

Божьи мысли

Какие мысли думал Бог,

мою судьбу с твоей сплетая,

вливая в нас любовья сок,

и каждый день уто?к вливая?

Наверно, думал о весне,

о детском плаче и прогулках,

о том, что счастием везде

поля засеем, закоулки.

Быть может, знал обоих нас

сильнее нас самих бывалых;

мечтал украсить блеском страз,

и дать покой бегущим, алым.

В какие волны, сушь хотел

отправить, иль лишить чего-то?

Чтоб каждый соль свою доел

и мёд испил в лучах восхода?

Чего желал он выдать нам,

какою краской разукрасить?

Но знаю я, его весь план

с учётом битв был всё ж прекрасен!

Татьяне Ромашкиной

Машечка

Лучится сказочное имя,

с утра влетает первым в ум,