52 Гц (СИ)

— Прошло больше года. А он все еще не может определиться, — спокойным тоном сказал Винсент, разматывая шарф. — Нам нужно ему помочь. Решить, что с этим сделать.

— Что с этим можно сделать? — заторможено спросил Майкл, ошарашенный таким прямым ходом. Что значит — «он все еще не может определиться»? Определился же вроде? Нет?..

Винсент покосился на него, смерил глазами с головы до ног. Хмыкнул.

— Я вижу только один вариант, — сказал он и ушел в комнаты. — Вино?.. Коньяк?.. — громко спросил он оттуда.

— Какой вариант?.. — спросил Майкл, следуя за ним.

Винсент развернулся к нему от винного шкафа с бутылкой в руке.

— «Шато Сен-Патрис-сюр-Луар». Наше маленькое семейное хобби. Садись, — он кивком указал на диван. — Поговорим.

Глава 32

Майкл никогда не разбирался в вине. Как-то все не складывалось разобраться. Он мог сделать сложное выражение лица, которое при желании читалось, как «впечатленное вежливое одобрение» или «сдержанное недоуменное отвращение», оставляя трактовку в ту или иную сторону на совести наблюдателя. Но по-настоящему отличить хорошее вино от плохого он не мог никогда. Да и вообще не был ни знатоком вина, ни знатоком алкоголя. Пил, что пилось. И все.

«Шато-Сюр-Пюр-Мюр», предложенное Винсентом, пошло у него так же, как и дешевое калифорнийское из картонной коробки. Знаток, может быть, распознал бы в нем редчайший сорт винограда, удобренный розами, с оттенками цитрусов, эвкалипта и баклажана (Майкл на подобных перечислениях всегда мгновенно отключался, для него не было лучшего снотворного, чем кулинарная книга) — Майкл на вкус распознал только то, что вино красное, а не белое. Но это он мог определить и на глаз. На вкус он определял, что оно, вроде как, ничего. Но для него все было «ничего», если не отдавало керосином.

Майкл сидел, гоняя тонкую ножку бокала в пальцах, глядя, как вино плещется по стенкам туда-сюда рубиновым водоворотом. В квартире было тихо. До окон едва-едва долетал гомон туристов, наводнивших Париж в самом начале лета. Это был даже отчасти приятный гул — словно белый шум, из которого изредка вырывались выкрики на незнакомых языках, будто резкие голоса чаек над прибоем. Майкл сидел, слушал. Теплый ветер колыхал тонкие белые занавеси. На широких подоконниках стояли керамические горшки с цветами. Белые, бирюзовые, красные, в горошек — всякие. За подоконником цвела герань. Майкл отвлеченно думал, кто ухаживает за этим садом. Джеймс? Вряд ли. Винсент, наверное. Его легко было представить за пересаживанием какой-нибудь бегонии или пуансетии из горшка в горшок. Наверное, раскладывает на кухонном столе газеты, чтобы не пачкать землей, надевает очки, аккуратно вытряхивает из горшка комель, оплетенный белыми корнями. Может, даже разговаривает с ним, типа, ты мой хороший, разросся-то как, вымахал. Великан. А Джеймс крутится рядом, заглядывает через плечо, как кот, наблюдает — но руки не тянет — не любит грязь.

Картина была даже трогательной. Майкл усмехнулся. Поднял голову, огляделся.

Книги стояли на полках плотным фронтом, будто войска. Столько и за год не прочитать, и за десять лет. Смотришь на них и мучаешься — а вдруг там спрятано что-то интересное? А ты сидишь и не знаешь, что тебе только руку протянуть, чтобы ухнуть в приключения. Интересно, каково живется здесь Джеймсу. Где он обычно сидит?.. Что он тут делает?.. Смотрит ли в окна? Может, курит в окошко, тайком сбрасывая пепел в цветочный горшок. Может, сидит на подоконниках, среди всех этих кактусов — места хватит. А где пишет? От руки или на ноутбуке? Ходит, наверное, слова подбирает, бормочет что-нибудь вслух, дергая себя за губу? Дорожку в ковре, наверное, протоптал, сочиняючи.

А как он читает? Сидит на диване, с кружкой чая? Или перед сном, в постели? Вот картина, наверное, когда они оба утыкаются каждый в свою книжку. А Джеймс еще и в очках. А у Винсента рукопись молодого дарования, от которой глаза на лоб лезут.

А о чем они разговаривают? Как, где? Сидят ли в обнимку на диване?.. А что обсуждают, когда сидят за столом? Кто у них чаще готовит?.. Чем они завтракают? Завтракают ли вместе?..

Семейная жизнь — это столько всего. Миллион дней бок о бок. Миллион завтраков, миллион цветочных горшков. Вот сюда Джеймс каждый раз возвращался, вот это он здесь любил. Тишину. Рутину. Солнечные пятна на желтом паркете, белые занавески, каминные трубы, полки с книгами. То, чего Майкл никогда не смог бы ему дать.

Он посмотрел на Винсента, который устроился на диване рядом, и тоже катал вино по бокалу, тоже думал о чем-то невеселом. Майкл уже хотел сказать ему, мол, мужик, ты не парься. Я — все. Точно, все. Отвалил. Живите, любите… Я так не умею. Я так не могу. Уже даже рот открыл, чтобы начать, но Винсент опередил:

— Иногда я думал, что именно к этому все и придет, — сказал он, не поднимая взгляда.

Майкл выдохнул набранный воздух, уставился на него. Винсент молчал. Потом привычным жестом закинул локоть на спинку дивана, пощелкал себя ногтем по губам. Спохватился, убрал руку.