52 Гц (СИ)

Каким дураком он был, не понимая своего счастья тогда, в каменной развалюхе на берегу Ла-Манша. Он был богачом, он был Крезом, он просыпался на полу перед угасшим камином рядом с Джеймсом, и тот принадлежал только ему. Во всем мире тогда не было никого, кроме них двоих. Они были друг у друга. Им некуда было спешить. Воспоминания были смутными, Майкл уже не помнил деталей. Он помнил только безбрежное, сказочное ощущение счастья. Он был настоящим тогда, его жизнь была настоящей. Он был самим собой. Тот Майкл из старого каменного дома, тот прямой и бесхитростный парень презирал бы его за то, что он сделал со своей жизнью. Наверное, поначалу позавидовал бы гонорарам, но узнав об их настоящей цене — сказал бы, чтобы шло оно все нахер.

Майкл стоял, до боли в глазах вглядываясь в горизонт. Там, невидимая за океаном, ему мерещилась каменная развалюха на другом берегу и двадцатилетний пацан, остановившийся передохнуть, пока чистил снег.

«По-другому здесь не бывает, — сказал ему Майкл, оправдываясь. — Только так. Если хочешь работать в кино — придется считаться со студиями. С теми, кто ими владеет».

Тот Майкл пренебрежительно дернул плечом. Для него это был не аргумент. Он бы не стал слушать Зака — он плюнул бы на все, как Фабьен, и вернулся бы в отцовскую мастерскую.

«Посмотрел бы я на тебя, когда бы ты попробовал этой жизни! — огрызнулся Майкл. — Как бы ты отказался, каким был бы гордым, если бы тебе предлагали семь миллионов за фильм! Если бы у тебя был дом в Беверли Хиллз! Если бы это был единственный шанс делать свою работу!»

«Я мечтал быть каскадером, — сквозь зубы ответил тот Майкл. — Я бы обошелся без миллионов».

«Ты не знаешь, что это такое, — вдруг догадался Майкл. — Это не просто работа. Ты не поймешь, пока не почувствуешь сам. Джеймс разглядел это в тебе, когда ты ничего не соображал. Ты прав… дело не в деньгах. И не в славе. Это — призвание. Его нельзя выбрать, от него нельзя отказаться. Когда ты впервые рассказываешь чужую историю, даешь ей голос, позволяешь ей говорить сквозь тебя — ты понимаешь, зачем ты вообще существуешь. Это переворачивает тебя. Каждый день, посвященный чему-то другому — это день, в котором тебя нет».

«Я знаю, зачем я существую! — обозлился тот Майкл. — У меня есть свои мечты!»

«Да ты всю жизнь боялся мечтать по-настоящему! Ты был уверен, что тебя не возьмут в актеры — с таким лицом! И решил, что хоть каскадером пробьешься — потому что с другой дорогой не справишься!»

«С какой дорогой? С твоей? — пренебрежительно спросил тот Майкл. — По пути со всяким говном? Да как-то мне на нее не хочется».

«Через десять лет ты все равно оказался бы на моем месте! — крикнул ему Майкл. — Ты и оказался! Посмотри, что с тобой стало! Кем ты стал! Посмотри на меня! Это — ты!»

Тот Майкл ничего не ответил. Он отвернулся, будто даже взгляд не хотел марать.

От беспомощности Майклу хотелось грызть себе пальцы, будто он мог, как лис, попавший в капкан, отгрызть себе лапу и вырваться на свободу. Но не было у него такой лапы, которую он мог бы отгрызть. Он сам был своим капканом.

«Это из-за тебя я оказался здесь, — с ненавистью подумал Майкл, вглядываясь в горизонт. — Это ты был слишком гордым, чтобы пойти к Джеймсу и сказать, что тебе нужны деньги. Он бы не стал упрекать! Но ты же не мог! Ты сам хотел справиться!.. Справился?! Доволен?!»

У него подогнулись ноги. Майкл опустился на траву, сел на колени, промочив джинсы. Натянул на голову капюшон, накрыл лоб руками. Хотелось скрючиться, как головастику, и так и остаться лежать.

— Это ты во всем виноват, — отчаянно прошептал он, будто тот, двадцатилетний Майкл, мог услышать. — Ты со своей гордостью. И нечего меня осуждать. Не смей меня осуждать!.. — крикнул он.

Он обвинял Джеймса в трусости, а сам — разве ему хватило сил прийти к нему за помощью? Или позвонить пять лет назад, чтобы все выяснить? Связи с Винсентом тогда было всего года два — подумаешь, срок. Отбил бы. Все бы повернулось иначе. Был бы шанс все исправить.

И чего ждал?.. Держал слово? Отговорка! Не в слове дело. Хотел, чтобы Джеймс пришел к нему, прибежал, прилетел, сказал — «Майкл, вау!.. Нет — ВАУ!.. Что с тобой стало, как ты изменился!.. Как я соскучился!.. Не спрашивай, что со мной было, как я прожил пять лет — это неважно! Важно, что ты стал крутым. Просто забудем пять лет, будто их не было, и начнем ровно там, где остановились. Ничего не было, я ни в чем тебя не виню, а если и винил — прощаю. Вот я, вот мой чемодан, я приехал, чтобы остаться».

А еще — молчал, потому что боялся узнать, как Джеймс прожил эти пять лет. Сколько в них было боли. Боялся попросить прощения за свою дурость. Боялся, что прощения не получит. Прав был Колин, во всем был прав — он дурак, который не видит дальше своего носа.