56-я ОДШБ уходит в горы. Боевой формуляр в/ч 44585

Приносят резиновый общевойсковой защитный костюм и противогаз. Все грязное, слежавшееся, провонявшее солярой. На солнцепеке, в сорокаградусную жару, напяливаю на себя резиновый плащ с капюшоном, резиновые сапоги, надеваю перчатки, натягиваю на голову шлем-маску противогаза и…

Сначала один вытаскивал, потом еще один в ОЗК и противогазе помогать спустился, у люка то, что от ребят осталось, их товарищи принимали. По кусочкам экипаж собрали – механик-водитель, оператор-наводчик, командир машины. Кто кем был, уже не разберешь. Но хоть так, все лучше, чем пеплом на чужой земле оставаться. Все собрали.

Еле вылез из машины, срываю противогаз, снимаю и бросаю на землю перчатки, рву застежки ОЗК, сбрасываю плащ, скидываю высокие резиновые сапоги. И все равно остается, как прилип ко мне, запах обугленной человеческой плоти. Нечего на меня так смотреть! Это не слезы, очень сильно вспотело у меня в противогазе лицо, вот и кажется вам, что градом текут по моим щекам слезы, а это всего лишь пот. А хоть бы и слезы! Кому какое дело? Все быстро высохнет на безжалостно-ярком афганском солнце, даже следов не останется.

– Твои фляги, – достает из сумки и протягивает мне «медицинский коньяк» военврач. Он уже не красный, бледен до синевы.

– Не надо, – отталкиваю его руку. Не надо, я уже досыта этой войны нахлебался, до блевотины, и не поможет тут сердечное лекарство, даже если оно настояно на спирту.

– Сам-то дойдешь? – отводя глаза, спрашивает стоящий рядом офицер, командир расстрелянной головной походной заставы.

А я раньше и не знал, что солнце черным бывает, или это так в глазах у меня потемнело? Бьет меня на жаре ледяная дрожь. Через десять лет, во время прохождения криминалистической практики, я упаду в обморок, когда увижу, как привычно разделывает патологоанатом тело в морге. «Ты прямо как баба, – чуть презрительно бросит мне грязный, пропитанный мертвечиной санитар, убирая от моего лица нашатырь. – А если бы ты на войну попал? Уссался бы там, небось?!» Нет, я не уссался на войне, просто через десять лет ударил по мне из памяти запах обугленной человеческой плоти. А я так надеялся, что все забуду. Но это когда еще будет… А пока тут, в Афганистане, весной восемьдесят второго года я, даже не слыша своего голоса, отвечаю не смотрящему на меня офицеру:

– Дойду…

И ухожу.

– Уже успел? – раздраженно и тихо спрашивает Сашка Петровский, отведя меня подальше от машины, в которой уже сидит мой бывший взвод. – Где ты нажрался? Где ты тут умудрился пойло-то найти?

А я и не заметил, как до машин дошел. Все готовы к движению. Подальше от этой дороги, подальше от места этого боя. Как можно дальше от войны.

– Помогите ему сесть, – не услышав ответа и повысив голос, коротко приказывает ротный, – он же на ногах не стоит.

Двое солдат ловко спрыгивают и, подсаживая, помогают мне залезть в темный кузов машины.

От выкуренного час назад косяка, от впитавшегося в кровь алкоголя, от прошедшей изматывающей рвоты, от жары, от войны, сознание прячется в беспамятство, и я закрываю глаза…

Через два дня я и еще сто моих товарищей из бригады были демобилизованы. Почти весь призыв весны восьмидесятого года ушел в одну отправку. Двадцать восьмого апреля 1982 года война для меня закончилась. Была радость, было ощущение приближающегося счастья, была надежда, что теперь-то все будет только хорошо. И только где-то там, в глубине своей души, уже тогда, в апреле восемьдесят второго, я знал, что это были самые страшные, тяжелые и самые лучшие годы моей жизни.

Послесловие

Ну вот и все. Если ты до конца дочитал эту книгу, то, кто бы ты ни был, мы прошли с тобой по дорогам и горным тропам этой войны. Пусть и на время, но и ты стал бойцом десантной роты, а я всегда рядом с тобой был. Ты видел то же, что и я. И теперь, прощаясь с тобой, я за нас обоих говорю: «Прощай, Афган, прощай. Прощай, вот только все равно, сколько ни прощайся с тобой, ты навсегда останешься в нашей памяти раной, которая не хочет заживать».

Сначала про нас просто молчали, только украдкой шептались: «Афган… Афган…» И не таясь, во весь голос, рассказывали о той войне те, кому повезло вернуться.

Потом из нас хотели сделать героев-интернационалистов. Образец для подражания, под такую их… Отретушировать ту войну, героической ее сделать. Не вышло. Оказалось, что у героев куча проблем, которые некому решать. Оказалось, что герои пьют или выпивают, просят квартиры, лечение, лекарства, протезы, а на всех-то и не напасешься. Вышло так, что иные герои и наркотой баловаться стали. А некоторые герои, привыкнув по-военному решать бытовые вопросы, уже успели присесть за колючей проволокой. Ну какие же это герои-интернационалисты? Какой они могут подать пример?

Тогда про нас просто забыли. Много вас тут ходит. Мы вас туда не посылали.

И мы остались один на один со своими бедами и проблемами. Но как писал о другой войне и о других солдатах поэт-фронтовик Семен Гудзенко: «Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели…»[44]

А наша бригада? До 1989 года был Афган. А потом?