58-я. Неизъятое

Сейчас совсем не тюрьма стала, а прямо курорт! Раньше такая строгость была, что ты! А сейчас расхлябанность пошла. В тюрьме теперь и туалеты, и музей сделали. Еще бы телевизоры по камерам поставили! Заключенный должен только до туалета ходить, и на прогулку, и к врачу, если надо. А они теперь гуляют, их кормят, работать не надо… Только выйдет, смотришь — месяца через два является по новой. Не должно так быть. Сталина-то и жалко, что при нем строгость была.

Когда умер Сталин, вся тюрьма плакала, ужас, как все переживали. Я до сих пор о ём жалею. Наговорили на человека, обгадили. А порядка при нем сколько было! Он, что ли, сажал? Все это Берии, все его заместители. А Сталин жил — смены кальсон не имел!

* * *

Я тогда на воротах стояла, а Василий, сын Сталина, сидел у нас на четвертом корпусе (арестован в апреле 1953-го и осужден на восемь лет за антисоветскую пропаганду. — Авт.). Май, дождик, и снимали портреты Сталина. И вот вынесли со склада потрет, выставили на улице. И Василия на работу вывели. Дождик все капал на тот портрет, а Василий смотрел, смотрел долго… «Все выкинули», — сказал. И дальше пошел.

«Бежишь в кирзовых сапогах в ясли…»

В 47-м году нас возили на лесоповал. Тогда все дровами топили, вот мы и ездили заготавливать себе дрова. В сугробах ходили по пояс, до ужаса. Телогрейка, ватные штаны, валенки такие большие… Заключенные пилили, а мы за ними ходили с пистолетом.

Жили в бараке. Внизу на нарах мальчишки спали, наверху мы. Да как весело! Чайник у нас литров на 10, наверное, был! (Смеется.) Чай скипятим, картошки наварим… Такой коллектив был спаренный, очень хорошие все, дружные… Мы вообще работали дружно, я, когда дружно, люблю!

Большинство из деревень были. Много нас было, девчонок, три общежития только сотрудников, и еще хозобслуга. Все молооденькие пришли, все пережинилися.

Первый мой муж работал в тюрьме, на складе продуктов. А второй — в обыске. Группа обысков такая: принимала заключенных, в этап отправляла… Я на личных вещах тогда работала, и если срочный этап, меня посреди ночи везли в тюрьму, я выдавала вещи. Так и встретились мы с Володей, приглянулись… Он ухаживал уж очень за мной. Служебный роман (смеется).

Когда только начали встречаться, стали меня ругать. Говорю: это же сотрудник, не заключенный! «Нет, ты разведенная, тебе нельзя». Ну, я написала заявление — и с работы ушла.

* * *

До 70-х годов у нас строго было. Иной раз идешь — воротничок расстегнутый. Начальник всегда остановит: «Как ты ходишь, на себя посмотри». В 70-е полегчало.

У меня ни нарядов, ни духов не было. Краситься я не любила. Побалуешься, губы накрасишь, муж говорит: «Чего намазалась?» — и рукой смажет. А каблуки я, пока была молодая, носила. Купила раз босоножки носатые, приехала в деревню. Отец говорит: «Господи! Обула ходули!» (хохочет).

В 50-м году сын народился у меня, в 55-м году — дочка. Когда я беременная была, дали нам комнату на улице Осипенко. На четверых кухня, комната 18 метров, печное отопление, туалет. Газу не было, у кого керосин, у кого керогаз. Стол на двоих, полка. Вот так и жили.

Сейчас хоть три года с дитем сиди, а тогда давали месяц до родов, месяц после и месячный отпуск. Все. Двухмесячного ребенка носила в ясли, в обеденный перерыв ходила кормить. Бежишь в кирзовых сапогах и в шинели… Потом садик дали, от МВД, он у нас же, в тюрьме, там сейчас суд. А рядом клуб был. Мы и пели там, и плясали…

* * *

Зарплата у меня сначала была 35 рублей, а когда уходила — 156 рублей 52 копейки. Пенсию дали 78 рублей 26 копеек, я устроилась в детский сад, подработать.

Сейчас нас почитают, на День Победы везут в тюрьму, угощают, пенсия — 14 тысяч. Был День пожилого человека — принесли нам гостинчиков, конфеточек, могу вас угостить чаем. На 85 лет мне с управления (УФСИНа. — Ред.) прислали тысячу рублей, зять мне гулянку сделал. А когда в 90-х хозяин мой умер, пошла я туда за помощью — и получила триста рублей. Лучше б и не ходить, не срамиться. Раньше не почитали вообще ни-че-го.

Один раз к 8 марта премию дали, 25 рублей. 25! Платье купила себе… И матери привезла гостинцев.

* * *

У Володи, моего мужа, который в обысках-то работал, отца как это… ну, репрессировали. А в 90-е реабилитировали. Тогда за это еще подарки давали. Так он умер — а через неделю приходит бумажка, мол, высылается ему подарок. А что за подарок — не знаю, нам-то не отдали.

* * *

Я человек верующий. Это раньше мимо храма даже не проходила, очень запрещённо было. Я-то от души верила, но нельзя было показать. Ни в коем случае! Сразу уволят. А как из органов ушла — стала молиться, на службы ходить. Вон, лампадочка у меня, иконки, книжечки. Евангелие сижу читаю… И о здравии хороших людей молюсь. Из тех, с кем работала, много за кого молюсь, много. А из тех, кто сидел, нет, ни за кого.

РЕМЕНЬ С ПРЯЖКОЙ