5том. Театральная история. Кренкебиль, Пютуа, Рике и много других полезных рассказов. Пьесы. На белом камне

— Стало быть, — заметил Жозефен Леклер, — перед нами один из наиболее просвещенных людей своего времени, искушенный в философских рассуждениях, понаторевший в ведении дел, и при этом человек свободомыслящий, с настолько широким кругозором, какой только мог быть у римлянина; я говорю о Галлионе — брате философа Сенеки, красы и светоча своего века. Его тревожит будущее, он стремится осмыслить движение, увлекающее мир, угадать судьбу Империи и богов. И в это время исключительная удача сталкивает его с апостолом Павлом; будущее, к которому устремлены помыслы Галлиона, проходит перед ним, а он и не подозревает об этом. Какой необычайный пример слепоты, поражающей, перед лицом нежданных откровений, самых просвещенных, самых проницательных людей!

— Прошу вас не упускать из виду, любезный друг, — заметил Николь Ланжелье, — что Галлиону не легко было разговаривать с апостолом Павлом. Я не представляю себе, как они могли бы обмениваться мыслями. Святой Павел говорил настолько неясно, что даже люди одного с ним образа жизни и одного строя мыслей с великим трудом понимали апостола. С человеком просвещенным ему никогда в жизни не приходилось беседовать.

Павел был совершенно не подготовлен к тому, чтобы излагать собственные взгляды и следить за ходом рассуждений собеседника. Он ничего не смыслил в греческой науке. Галлион же, привыкший вести беседу с людьми образованными, всегда прибегал к доводам рассудка. Он был незнаком с изречениями раввинов. Что могли сказать друг другу два этих человека?

Это не значит, что еврей вообще был лишен возможности разговаривать с римлянином. Свойственная Иродам [265]манера изъясняться нравилась Тиберию и Калигуле. Иосиф Флавий и царица Береника вели речи, любезные разрушителю Иерусалима Титу [266]. Мы отлично знаем, что среди евреев всегда находились люди, бывшие в чести у антисемитов. То были вероотступники. Но Павел был пророком. Этот пылкий и гордый сириец, презиравший земные блага, алкавший бедности, видевший в оскорблениях и унижениях свою славу, полагавший радость в страдании, умел только возвещать о своих пламенных и мрачных видениях, о своей ненависти к жизни и красоте, о своем нелепом гневе, о своем неистовом милосердии. Помимо этого, ему нечего было сказать. По правде говоря, я думаю, что он мог бы сойтись во мнениях с проконсулом Ахеи только в одном случае — если бы речь зашла о Нероне.

Апостол Павел в то время, вероятно, и не слышал ничего о юном сыне Агриппины, но, узнав, что Нерону предстоит унаследовать императорскую власть, он немедленно сделался бы его сторонником. Позднее он и стал им. Он оставался на стороне Нерона и после того, как тот отравил Британника. Не потому, что Павел был способен оправдать братоубийство, но потому, что он питал безграничное почтение к власти. «Всякая душа да будет покорна высшим властям… — писал он в послании к римлянам, — ибо начальствующие страшны не для добрых дел, но для злых. Хочешь ли не бояться власти? Делай добро и получишь похвалу от нее». Галлион, пожалуй, счел бы эти изречения несколько простоватыми и плоскими; но он не мог бы их осудить целиком. Однако, если и существовал предмет, которого он даже и не подумал бы коснуться, беседуя с евреем-ковровщиком, то это именно вопрос об управлении народами и об императорской власти. Повторяю: что могли сказать друг другу два этих человека?

В наше время, когда какой-нибудь высокопоставленный европейский чиновник в Африке, скажем, генерал-губернатор Судана, управляющий именем его величества короля Великобритании, либо французский губернатор Алжира встречает факира или марабута [267], их беседа по необходимости ограничивается немногим. Апостол Павел был для проконсула тем же, чем марабут — для гражданского губернатора Алжира. Беседа Галлиона с Павлом совершенно походила бы, я полагаю, на беседу генерала Дезэ [268]с дервишем. После битвы у пирамид генерал Дезэ, во главе тысячи двухсот кавалеристов, преследовал в Верхнем Египте мамелюков Мурад-бея. Находясь в Гирге, он узнал, что некий старик дервиш, слывший среди арабов человеком великой учености и святости, проживает неподалеку от этого города. Дезэ, философ по натуре, не был лишен человечности. Ему показалось любопытным познакомиться со старцем, снискавшим уважение своих соплеменников, и он пригласил дервиша в свою штаб-квартиру, принял его с почестями и, при посредстве толмача, вступил с ним в беседу:

— Достойный старец, французы пришли в Египет, чтобы установить здесь справедливость и свободу.

— Я знал, что они придут, — отвечал дервиш.

— Каким образом ты узнал об этом?

— По затмению солнца.

— Каким образом солнечное затмение могло свидетельствовать о передвижениях наших войск?

— Затмения вызывает ангел Гавриил, он становится перед солнцем, чтобы предупредить правоверных о грозящих им бедах.

— Достойный старец, тебе неведома истинная причина затмений; сейчас я ее тебе открою.

И, схватив огрызок карандаша, генерал принялся набрасывать чертеж на клочке бумаги:

— Допустим, что А — Солнце, В — Луна, С — Земля и так далее.