6-я батарея. 1914-1917 гг. Повесть о времени великого служения Родине

Надежда на улучшение погоды к предстоящему нам в эту ночь поводу не оправдалась: мелкий упорный дождь заставил нас съежиться, как только мы вышли из теплой избы на улицу. Глубокая темнота ночи сейчас же приняла нас в свои холодные объятия. Темной сплошной массой чуть вырисовывается из густого мрака запряженная батарея, понуро стоящие мокрые лошади, прижавшиеся к орудиям и зарядным ящикам люди.

– Садись!..

Зашевелилась батарея. Громадная тень заколыхалась и постепенно начала вытягиваться по грязному мокрому проселку длинной темной полосой. Уныло плетутся еще не отдохнувшие лошади, ноги людей хлюпают в вязкой грязи. Батарея опять постепенно растягивается. Время от времени останавливаю первое орудие, чтобы дать возможность подойти остальным. На рассвете подходим к назначенному в маршруте пункту, и предвкушение отдыха и возможности отогреться и обсушиться поднимает общее настроение. Лошади тоже чувствуют конец перехода и сами прибавляют шаг.

Деревня, в которую мы входим, совершенно пуста, то есть совершенно свободна от военного постоя, и дивизион располагается на широких квартирах, но ненадолго: постепенно наша деревня забивается войсками до отказа, главным образом пехотой.

Группа донских казаков, забрызганных грязью, измокших и промерзших, явилась ко мне просить разрешения переночевать где-нибудь с людьми батареи. Мне стало их жаль, и я приказал своим разведчикам принять их и накормить.

Разведчики поместились в сенном сарае и, боясь, чтобы они вместе с казаками, освещая свое помещение, не подожгли сарая, я направился к ним. Мое опасение оказалось напрасным: вся команда, зарывшись в сено, сидела в полной темноте.

– Темно у вас, ребята, но ничего не поделаешь. Курить здесь в сарае тоже нельзя.

– Так точно, ваше высокоблагородие, да нам света и не надо: оно так, в темноте, больше подходит.

– Почему же больше подходит?

– Да сказки сказываем друг другу страшные.

Вот чудаки! Как дети маленькие, чтобы страшнее было, создают даже обстановку, а настоящего страха, действительного, часто не будут совсем ощущать.

* * *

– Командир 3-го Кавказского корпуса генерал Ирманов просит командира дивизиона к себе.

Эту новость привез нам офицер, присланный из штаба этого корпуса. Мы с понятным нетерпением ждем возвращения уехавшего командующего дивизионом. Наконец он возвращается.

– Ну, господа, поздравляю: мы вошли в состав 3-го Кавказского корпуса, который получил особую ответственную боевую задачу, но какую, генерал Ирманов мне не сказал. Он спросил только, хороши ли наши батареи? Я, конечно, ответил, что надеюсь, не будут хуже других, хотя мы в боях еще не участвовали. Завтра утром выступаем вместо одного из дивизионов 52-й бригады¹³, который находится где-то в отделе, а пока постарайтесь хорошенько отдохнуть, чтобы потом не ударить лицом в грязь.

Вечером я обошел нашу коновязь. Больше всего меня беспокоили наши усталые лошади. Многие из них лежали. (Слава богу, что не все, – значит, не так уже плохо.)

Утром батарея поднялась до света и начала готовиться к походу. Появился командующий дивизионом:

– Господа, сейчас генерал Ирманов известил меня, что по просьбе нашего начальника дивизии дивизион возвращается в его распоряжение. Итак, поход с 3-м Кавказским корпусом отменяется. Будем ждать дальнейших распоряжений.

Мы разочарованы. И надо было нашему начальнику дивизии вмешаться!

3-й Кавказский корпус проходит через нашу деревню. Вот и 52-я бригада, с которой мы должны были идти.

Через сутки двинулись и мы.

– Ваше высокоблагородие, разрешите доложить: 5-го орудия кобыла Щеголиха никак не поднимается. Должно, придется оставить. Как прикажете?

Иду на место происшествия: толпа солдат окружила лежащую на земле небольшую рыжую лошадку. Толпа расступается и пропускает меня в середину.

– Надорвалась, сердешная. Ишь, стонет даже, как человек. Что тут поделаешь? – слышу кругом себя сочувственный говор солдат.

– Да, ничего не поделаешь. Отдайте ее хозяину, на земле которого она лежит.

– Глаза-то какие, гляди: точно у человека, когда ему тяжко.

Бедная лошадка! Она только жалобно заржала нам вслед, как бы прощаясь с уходящей батареей.

* * *

Скрипят колеса орудий 6-й батареи, размалывая дорожный польский песок. Дорога тяжелая, а для наших уставших, мало втянутых в работу лошадей – даже вдвойне тяжелая.

Лошади легли в хомуты, постромки натянуты, утренний холодок подбадривает их. На лицах людей больше всего отражена усталость, но тем не менее они перебрасываются шутками, временами даже слышится смех.

Откуда-то издали глухо донесся орудийный выстрел. Один… другой… все чаще и чаще, и вот все слилось в один отдаленный гул.

Как серьезны стали сразу лица. Все смолкло: и смех, и шутки, и разговоры. Все внимательно прислушиваются к недалекому бою. Настала сразу какая-то торжественная тишина. И лица людей тоже стали какими-то торжественными. Что они думают, эти мои офицеры и солдаты? Почему на их лицах появилось какое-то загадочное вопросительное выражение?

Да ведь это первый бой.

Первый, невидимый нами, но действительный бой, и мы в нем тоже участвуем… своими душами.