6 мая 2009 года

Никогда англичанин не будет рабом, как поется в гимне Британии, — но что делать русскому интеллигенту, который вынужденно наблюдает крепостное устройство своей родины? Положим, на Западе можно быть личностью, закрыв глаза на далекие восточные ужасы; а каково в России, где Восток с Западом встречаются? Поскольку рабство есть доминирующая черта нашей истории, то специфически русский вопрос звучит так: возможно ли существование свободной личности при наличии рабства соседа? И что делать вообще с этим крепостным соседом? Не замечать — вот самый разумный совет, но ведь трудно не заметить! «Выбранные места из переписки с друзьями» проще всего рассматривать как реплику на «Философические письма» Чаадаева. И то и другое произведение исполнено в виде связки личных писем, что придает сообщению интимный характер. Пишется (в случае Чаадаева) даме или (в случае Гоголя) нескольким наперсникам — но важен личный тон в разговоре об онтологии. От сердца к сердцу, минуя общественный пафос, говорится самое важное о бытии нашего народа; следовательно, история — не привилегия королей, но субстанция, принадлежащая каждому. Чаадаев сказал одно, а Гоголь возразил, но это не более как обмен частными мнениями, эпистолярная дуэль. Адресат писем пропущен, при желании всякий читатель может подставить свое имя, это письмо и ему тоже.

Примитивные проповеди Толстого, морали Зиновьева, агитки Маяковского, пантеизм Пастернака — «Выбранные места» Гоголя похожи на все это разом. Даны занудные советы крестьянам, губернаторам, помещикам, судьям, женам — как себя вести, дабы не нарушать нравственный закон, но совершенствовать его. Выбраны примеры для подражания — живописец Иванов, например. Монашествующий, чуждый мирской славе художник — вот как надобно жить: не самоутверждаясь, но самоотрекаясь. Много ли современных творцов возьмут его за образец?

Сегодня «Выбранные места» знают лишь по гневной отповеди Белинского, а между тем это произведение заслуживает внимательного прочтения хотя бы потому, что это и есть вторая часть «Мертвых душ», на что сам автор в соответствующем месте и указывает. Если и впрямь интересно, про что же второй том, о чем вся поэма целиком, — так про это все подробно написано. То есть второй том писатель действительно сжег, но лишь потому, что вещи, сказанные в нем, не нуждались в художественном обрамлении. Точнее и доступней для восприятия сделать так, как он и сделал, то есть обратиться к читателю непосредственно, не через художественный образ, а в интимном назидании: делай так-то и так-то, вот это хорошо, а это — плохо.

Второй том «Мертвых душ» — это попытка вновь сопрячь личность религиозную и личность деятельную, перевести плутовской роман в житие. И ведь кажется, что природа России дает основание для такой попытки (см., например, «Истоки и смысл русского коммунизма» Бердяева, там все конспективно изложено). Кажется, что постараться можно — а вдруг через общину, а вдруг через коммуну, а вдруг как-нибудь, да и получится отменить принцип переписи мертвых душ? Эта попытка найти резоны, чтобы остановить поступь капитализма и неизбежной централизованной демократии — не могла понравиться никому. Белинский выговаривает своему оппоненту — прогресс не остановить, демократия непременно наступит. И он, увы, прав.

Всего лишь через год после «Выбранных мест» и ответа Белинского появился Манифест Коммунистической партии — твердый, ясный текст, и Манифест дает возможность определить жанр гоголевских писем: это всего лишь обыкновенная утопия. Лев ляжет рядом с ягненком, вол станет пастись рядом с волком, а русский помещик будет раздумчиво бродить по меже, беседуя с крепостным. Не запарывай его до смерти, барин, поговори с ним об урожае! Ах, нет, все равно запорет, вот в чем штука. Рад бы не пороть, да ведь надо просвещенным соседям нефть качать и в Канны на фестиваль либеральной кинематографии ехать. Рад бы не пороть, но задачи личности превыше общественного договора.

Мы были свидетелями того, как новоявленный Чичиков провел в России новую перепись крепостного населения; было предложено считать российских крепостных свободными, а рабскую страну объявили гражданским обществом. Не школы стали строить для вновь образовавшихся свободных людей, не санатории, не дома профсоюзного отдыха — стали возводить элитное жилье для лучших из свежеиспеченных личностей. Казалось бы: ну, если и этих убогих произвели в человеческое сословие, так дадим им, чертям полосатым, жить по-человечески? Не в том была грандиозная миссия Чичикова. И просвещенный мир рукоплескал этому блефу — как рукоплещет просвещенный мир всякому блефу, всяким кредитам и любым фальшивым векселям.