60-е

Отказываясь противопоставить партии – партию, а идеологии – идеологию, диссидентство избегало прямого, в лоб, столкновения с властью и привлекало именно своей благородной непохожестью на нее. Насмотревшись на окружающее, каждый советский человек мог бы повторить вслед за П. Григоренко: «Я сыт партией по горло. Всякая партия гроб живому делу»⁶⁴.

Тут и подстерегало главное противоречие. Партия – конечно, гроб. Но отсутствие программы неизбежно приводит к размыванию самой идеи противостояния: во имя чего, зачем и даже – кому? Стилевое отличие предполагает и создание особой формы – а ее-то найти и не удавалось. Более того – возникала грандиозная путаница и смута. Вот генерал Григоренко выступает перед крымскими татарами в столичном ресторане «Алтай». Его слова, обращенные к лишенному родины народу, смелы и прямы: «Перестаньте просить! Верните то, что принадлежит вам по праву!» На высокой ноте завершается вечер: «Зал гремел, бушевал. Но закончили «Интернационалом». И пели не только крымские татары, а все, кто был в то время в ресторане, – и посетители, и работники ресторана»⁶⁵. Это в 67-м году! Потрясающая по амбивалентности сцена, достойная Орвелла.

С другой стороны – а что надо было петь? Отсутствие лозунгов – серьезная, даже решающая проблема. Если следовать нравственному императиву буквально – неизбежно столкновение с реальной жизнью, которая требует ежедневных компромиссов. А моральная правда по необходимости абсолютна и бескомпромиссна, так что следовать ей могут лишь единицы. При этом правда абстрактна: она не учитывает конкретное общество, имея в виду универсального, обобщенного человека – то есть не дает внятного ответа: как быть, что делать, кто виноват? В результате призывы типа «жить не по лжи» порождают нескончаемые теологические споры «что есть ложь? что есть правда?» и вязнут в этих дискуссиях. Кроме того, апелляции к совести сильно страдают от повторения, человек быстро перерастает нравственные постулаты – подобно тому, как стала литературой для детей басня. Взрослый человек не может обходиться одними поговорками.

Эта слабость подспудно ощущалась диссидентством. Но в качестве общественных лозунгов оно вынужденно использовало тот же набор идей, что и любые революции, – равенство, справедливость, законность. Тот же язык⁶⁶. Декларации протеста были фактически списаны с партийных документов – с обратным знаком. Гражданские стихи были слабым подобием Рылеева и Маяковского:

Это – я,
призывающий к правде и бунту,
не желающий больше служить,
рву ваши черные путы,
сотканные из лжи^6?.

Все это уже было. Все замечательные слова, все действенные лозунги, все зажигательные призывы – уже использованы. Использованы той самой властью, против которой следовало направить новые хорошие слова. А их, новых, не было. Известное самиздатское стихотворение «Коммунисты поймали парнишку…» с сочувственным издевательством передает слова юного диссидента:

…И свободного общества образ
Нашим людям откроет глаза;
И – да здравствует частная собственность! —
Им, зардевшись, в лицо он сказал⁶⁸.

Это смешно, но как быть всерьез? (Кстати, противник был, пожалуй, изобретательнее в поисках новых форм и формул. Сергей Михалков, например, выдвинул смелый тезис: «Без устали ненавидеть врагов – вот гуманизм!»⁶⁹

Единственный действенный лозунг: «Соблюдайте свои законы!» – привел к тому, чем и был по сути: к юридической игре, полезной лишь в каждом отдельном случае.

Нравственное противостояние – дело отдельной личности. А для лозунгов, апеллирующих к общественному сознанию, не нашлось языка. Старые слова отталкивали как ораторов, так и слушателей.

Проблема диссидентства решалась, как и положено в России, на уровне литературных штудий. Андрей Синявский на суде рассказывал о «фантастичности» русского народа, о том, что «пьянство – это другая сторона духовности»⁷⁰. И, поддаваясь магии этого неуместного эстетизма, судья обсуждал с подсудимым цвет обложек его книг⁷¹.

Эстетическая позиция раннего диссидентства сбивала власти с толку, потому что они не умели говорить на этом языке. А когда инакомыслие заговорило знакомыми и привычными – то есть старыми – словами, оно сделалось в полной мере инакомыслием, а не инакословием. И тут же – встало в знакомый ряд привычных врагов народа. В словаре русского языка к существительным иностранного звучания, вроде «контрреволюционеров» и «космополитов», прибавилось новое слово – «диссиденты».

А главное достижение оказалось внетекстовым: в Советском Союзе возникло общественное мнение. Носителем его стал фольклор – песня, анекдот, острота, просто разговор. Средой – компания друзей: общественный институт, обладающий настоящим авторитетом. Этот социальный феномен по определению не обладал программой, не отвечал и не был призван ответить на главные вопросы: «что делать?» и «кто виноват?»