60 лет-не возраст №6-2001

Лето 1836 года Смирнова, в ожидании очередных родов, проводит в Бадене. И в этот, казалось бы, самый неподходящий момент знакомится с героем своего романа — молодым дипломатом Николаем Киселевым. “Я была беременна и очень толста и разрывала фланель на простынки для ребенка, которого ожидала, — пишет Смирнова в своих воспоминаниях. — Комната была завалена пеленками, распашонками, маленькими платьицами, и в углу стояла колыбель. Я ему сказала банальные слова: “Monsieur, я очень рада с вами познакомиться”. — “Madame, я знаю вашего мужа, мы вместе служили в канцелярии, позвольте мне вам представиться”. Столь банально начавшееся знакомство вскоре переросло в большое чувство, которое просто переродило Александру Осиповну. Все, кто видел Смирнову в это время, в один голос утверждали, что она стала такой же, какой была в юности, — лукавой, искрометно-веселой, неотразимой. Роман длился год, а потом Киселев, получив новое назначение, уехал в Лондон.

Позже в ее жизни были другие увлечения, но ни одно из них не сделало ее по-настоящему счастливой. И ни одно расставанье не принесло ей столько горести.

Много лет Смирнову-Россет связывала дружба с Гоголем, который взял на себя роль ее духовного наставника. Она исповедовалась ему во всем, а он призывал ее к добродетельности. Он внушал ей мысль о необходимости быть истинною помощницей мужа в трудах его…”. Гоголь пытался предостеречь Александру Осиповну от сердечных волнений и спасти ее от упреков совести. Свои письма к ней он часто подписывал: “Любящий без памяти вашу душу Гоголь”.

Может быть, под его влиянием она записала в дневнике:

“Супружеский союз так свят, что, несмотря на взаимные ошибки, прощают друг другу и заключают жизнь мирно и свято”. Но это заявление было, скорее, благим пожеланием, чем реальностью. Николай Смирнов по-прежнему мало интересовался сердечной жизнью жены, а она была слишком жива, эмоциональна, умна, чтобы примириться с этим. В конце концов, право судить себя она оставила только за Гоголем и… собой. Мнения других ее решительно не волновали.

Со своей стороны, Александра Осиповна старалась помочь Гоголю во всем: не раз просила за него царя, спасала “Мертвые души” от суровой цензуры, выхлопотала для Гоголя небольшой “пенсион” — словом, заботилась о практической стороне его жизни не меньше, чем он — о ее душе.

В Калуге, куда муж Смирновой в 1849 году был назначен губернатором, именно Гоголь скрашивал одиночество Александры Осиповны. Их отношения держались на хрупкой грани между любовью и дружбой. С.А.Аксаков писал в своих воспоминаниях: “Смирнову он (Гоголь. — С.М.) любил с увлечением, может быть потому, что видел в ней кающуюся Магдалину и считал себя спасителем ее души. По моему же простому человеческому смыслу, Гоголь, несмотря на свою духовную высоту и чистоту, на свой монашеский образ жизни, сам того не ведая, был несколько неравнодушен к Смирновой, блестящий ум которой и живость были тогда еще очаровательны. Она сама сказала ему один раз: “Послушайте, вы влюблены в меня…” Гоголь осердился, убежал и три дня не ходил к ней…”.

Писатели и поэты стремились бывать в обществе Александры Осиповны — обаяние ее с годами не ослабевало. Даже суровый Белинский не мог скрыть своей влюбленности: “Чудесная, превосходная женщина — я без ума от нее”.

И тем не менее с годами Смирнову все больше одолевает хандра. Со временем нервное заболевание усилилось настолько, что даже собственные дети считали ее не совсем вменяемой.

Когда душа не находит покоя, она жаждет перемен. Как и героем ее любимого поэта, Александрой Осиповной овладела “охота к перемене мест”. Чтобы развеяться, она стала настоящей странницей, исколесила всю Европу, 20 лет почти не жила в России. Но, пожалуй, больше всего она любила отправляться в прошлое, вспоминая старинных друзей — Пушкина, Жуковского, Карамзина, Вяземского… Оставалось только воскресить это прошлое на бумаге. Когда-то на просьбу Пушкина записывать свои рассказы юная Александра Россет ответила: “Рассказывать и писать — вещи весьма разные, под перо не так скоро ложатся мысль и слово”. Теперь пришло время для альбома с надписью, сделанной рукой поэта: “Исторические записки А.О.С.”.

Вот одна из любопытных зарисовок Александры Осиповны Смирновой-Россет:

“Ни в ком не было такого ребяческого благодушия, как в Жуковском. Но никого не знала я умнее Пушкина. Ни Жуковский, ни князь Вяземский спорить с ним не могли — бывало, забьет их совершенно. Вяземский, которому очень не хотелось, чтобы Пушкин был его умнее, надуется и уж молчит, а Жуковский смеется: “Ты, брат Пушкин, черт тебя знает, какой ты — ведь вот и чувствую, что вздор говоришь, а переспорить тебя не умею, так ты нас обоих в дураки и записываешь”.

Сейчас, спустя почти два века, когда образы и Пушкина, и Жуковского, и Вяземского до глянца отшлифованы временем, эта забавная сценка возвращает классикам, да и самой рассказчице, непосредственность и живость.

П.Ф.Соколов. Портрет А.О.Смирновой-Россет, 1834–1835 гг.