69 этюдов о русских писателях

«Я попросил Господа Бога сделать ну хоть на полтора градуса теплее обычного. Он ничего твердого мне не обещал».

«Ходил в лес исследовать апрель, каковы его свойства».

«Вот еще вид спорта: погоня за химерами».

Венедикта Ерофеева любили почти все окружающие. Любопытно, что все называли его по-разному. Он сам составил такую хронологическую классификацию своих кличек:

«В 1955 – 1957 гг. меня называли просто «Веничка». В 1957 – 1958 гг., по мере поведения и повзросления – «Венедикт»; в 1959 г. – «Бен», «Граф», «Сам»; в 1961 – 1962 гг. – опять «Венедикт», и с 1963 г. – снова поголовное “Веничка”».

Ерофеев всегда был открыт, сострадателен к чужой беде. Не случайно с ним дружили такие люди, как Виктор Некрасов, Юрий Домбровский, Андрей Амальрик, Вадим Делоне... Однако дружба и пьяные застолья отвлекали его от творчества.

Галина Ерофеева вспоминает: он все время мечтал, что вот сейчас останется один и будет писать. Из его записных книжек видно, что это постоянное желание – быть в одиночестве. Где бы он ни был, всегда бывал окружен людьми. Для него характерно такое признание: «Мое нормальное положение – закрытое, как у шлагбаума».

Со слов второй жены: «Он был очень хрупким, незащищенным, буквально как цветочек». И далее о нем: «Известно, как обычно мужики носятся со своим здоровьем, – у него этого никогда не было. Он был невероятно застенчив даже перед собой. Он как посмотрит на лица наших писателей – мурло! Ну кто, когда из русских писателей мог позволить себе быть таким гладким? А он никогда не жаловался, даже с этой проклятой болезнью...»

Речь у Венедикта Ерофеева была размеренной, голоса он никогда не повышал. «Горше всего вспоминать о нежности Бена. Она осталась невостребованной», – отмечает Лидия Любчикова.

Еще одна грань характера и личности Венедикта Ерофеева: очень сильный религиозный потенциал, – вспоминает Владимир Муравьев. «У Венички было ощущение, что благополучная, обыденная жизнь – это подмена настоящей жизни, он разрушил ее, и его разрушительство отчасти действительно имело религиозный оттенок. Как, кстати, и у декадентов, которые были ему близки...»

Не отсюда ли нелюбовь к душевному покою? Самоистязание, самосожжение. «Без страдания обходиться не мог» (Наталья Шмелькова).

И последний штрих: «В материальном отношении он был абсолютно бессребреник» (Александр Леонтович).

Женщины Венедикта Ерофеева

«Я люблю дебелых, я дебелогвардеец».

Венедикт Ерофеев

На вопрос: «А как вы относитесь к женщинам?» – Ерофеев отвечал коротко: «Противоречиво отношусь».

Расшифруем: он относился к ним нежно, но эту нежность тщательно скрывал за иронией. «У нас в паспортах так и записано: у меня: «Недоносок», а у нее: «Пеннорожденная»«.

Вот вам и «расстановка сил».

Рассказывает Лидия Любчикова:

«В юности он был очень добродушен и деликатен, никогда он никого резко не отталкивал. И у него, по-моему, были романы, но не знаю, насколько они его глубоко трогали. По рассказам, он любил Юлию и чуть ли это не осталось болезнью на всю жизнь. Юлия у них была «комсомольская богиня». Она была, кажется, секретарь комсомольской организации, девица с волевым характером, ездила на мотоцикле, стреляла и так далее. Она училась на биолога и сейчас, кажется, кандидат наук. Тогда дело кончилось разрывом: наверное, в этом виновата и его богемная натура, и очевидная неустроенность, и благосклонность ко всем девушкам, которые вокруг вились. Была легенда, что Юлия хотела даже застрелить Бена.

Валя Зимакова, тоже из пединститута, оказалась, очевидно, той, которая полюбила Вето сильнее других, «прилепилась» к нему, как советует Писание, и стала в конце концов его женой. После распределения она поехала к себе в Мышлино преподавать. Это под Петушками (деревня), совершенно захолустная: через поля, через леса. Там несколько деревень близко друг от друга. Валя жила в Мышлине, а преподавала немецкий и потом что придется в соседней деревне, в школе. Бенедикт приезжал в Мышлино, когда у него были свободные дни. Валя начала очень сильно пить, а может быть, она пила еще со Владимира, там была тогда мода на пьянство и бесовство: все девицы объявляли себя ведьмами, была общая истерия, вечно их нужно было вызволять, спасать: то они себе разрежут вены, то еще что-нибудь. Контора Бенедикта была в Москве, жил он где придется, у него никогда не было своего дома. Неустройство было ужасное...»

Среди русских литераторов это обычная напасть: большинство писателей маялось то с домом, то с семьей, а уж с презренными деньгами, наверное, почти все, кроме Льва Николаевича. Но вернемся к воспоминаниям Лидии Любчиковой: