69. Все оттенки голубого (Sixty-Nine. Kagirinaki tomei ni chikai buru)

Ногой она выписывала странную кривую и ловила ею красный тапочек. Как-то, приняв ЛСД в общественном парке, я испытал точно такое же ощущение, как сейчас. Я смог различить среди деревьев, тянущихся к ночному небу, какой-то незнакомый город и направился туда. В этом призрачном городе живых людей не было видно, все двери были заперты. Я брел по нему совершенно один. Когда я вышел на окраину, мне повстречался изможденный человек и сказал, что дальше идти нельзя. Но я все же пошел дальше, и мое тело начал пронизывать холод. Тогда я подумал, что уже умер. С бледным лицом, уже мертвый, я присел на скамейку и начал обращаться к себе Другому, наблюдающему за этой галлюцинацией на экране ночи. И вдруг я Мертвый приблизился ко мне Настоящему, как бы желая обменяться рукопожатием. Тогда я перепугался и хотел убежать. Но я Мертвый погнался за мной, вошел в меня и начал мной управлять. Тогда я чувствовал себя в точности так же, как теперь. Мне казалось, что в голове у меня разверзлась дыра, через которую вытекают сознание и память, а их место заполняется холодом и какими-то наростами вроде протухшего жареного цыпленка. Но в предыдущий раз, цепляясь руками за влажную скамейку, я сказал себе: “Хорошенько подумай, разве этот мир все еще не вокруг тебя? Я стою на этой земле, на этой земле есть деревья и травы, есть муравьи, которые тащат песчинки в свои муравейники, есть девочки, бегущие за мячом, есть резвящиеся щенки.

Эта земля простирается под бесчисленным количеством домов и гор, рек и морей, повсюду. И я стою на ней.

Не бойся, – сказал я себе, – пока еще весь мир остается с тобой”.

– Читая этот роман, я думала о тебе, Рю. Я пыталась представить себе, что ты собираешься делать дальше. Не знаю, что стало с парнем из той книги, я ее не дочитала.

Когда ребенком я бегал и часто падал, у меня были зудящие царапины, и мне было приятно, когда их смазывали жгучей, сильно пахнущей мазью. К большим царапинам всегда что-то прилипало: земля, глина, сок трав или раздавленные насекомые, и мне нравилась боль от мази, когда она, пузырясь, проникала в рану. Закончив свои игры, я наблюдал за закатом солнца, мрачно осматривал раны и дул на них, и помню, как тогда на меня накатывало состояние умиротворенности, когда я и пейзаж пребывали в полном согласии. Это совсем не то, что героин или растворение в любовной влаге женщины, боль помогала мне вырваться из своего окружения, боль помогала мне ощутить, что я сам свечусь. И мне кажется, что то сияние вполне соответствовало оранжевым лучам заходящего солнца. Вернувшись в свою комнату и вспоминая об этом, я попытался хоть как-то превозмочь невыносимый холод, и тогда я засунул в рот крылышко мертвого мотылька, валявшегося на ковре. Мотылек уже засох, зеленая жидкость вытекла у него из брюха и слегка затвердела. Осыпавшаяся на мои пальцы золотистая пыльца поблескивала. За маленькими глазками, когда я отделял их от тела мотылька, тянулись тонкие нити. Когда я оторвал крылышки и положил их на язык, тонкие волоски вонзились мне в десны.

– Как кофе? Вкусный? Скажи что-нибудь, Рю! Что с тобой? О чем ты думаешь?

Мне казалось, что тело Лилли выковано из металла. Если с него содрать белую кожу, то, возможно, под ней окажется какой-нибудь сплав.

– Ага, вкусный, Лилли, очень вкусный, – ответил я.

Левая рука у меня онемела. Я глубоко вдохнул. На стене висел плакат с изображением маленькой девочки, которая прыгала через скакалку и порезала ногу о стекло на пустыре. Я почувствовал странный запах. Не в силах удержать горячую чашку с черной жидкостью, я уронил ее на пол.

– Что ты наделал, Рю? Что с тобой творится?

Лилли подошла ко мне с белой тряпкой в руках. Белая чашка разбилась, ее содержимое впиталось в ковер, и теперь от него поднимался пар. Жидкость стала чуть тепловатой и начала засыхать у меня между пальцами.

– Почему ты дрожишь? Что с тобой происходит?

Я прикоснулся к телу Лилли. Оно показалось мне твердым и шероховатым, как черствый хлеб. Она опустила руку мне на колено.

– Пойди и вымой ноги! Душ еще работает. Быстро вымойся!

Лицо Лилли искривилось. Она нагнулась, чтобы собрать осколки разбитой чашки, и положила их прямо на улыбающееся лицо иностранной девушки на обложке журнала. На некоторых осколках оставалось немного кофе, и она вылила его в пепельницу. От этого зашипела тлевшая там сигарета. Лилли заметила, что я поднялся. Ее лицо лоснилось от крема.

– Мне с самого начала показалось, что с тобой творится что-то странное. В чем дело? Не мешало бы тебе пойти и вымыть ноги, я не хочу, чтобы ты испачкал ковер.

Держась за диван, я поковылял в ванную. Лоб у меня был горячим, и от блуждания по комнате у меня начала кружиться голова.

– Быстро иди и вымойся! На что ты уставился? Иди и умойся!