6fe33687fe1e42e8f005473e4c927e62

Повязка снята. Осмотреть. Начинает зарастать. Через несколько дней можно будет снимать швы, а затем еще пара дней, чтобы убедиться, что они не разойдутся – и все закончится. Он вернется на фронт и, может быть, ты больше никогда не увидишь его. Да, наверное, так и будет. Тем лучше. Да, так лучше для нас обоих. Только почему же так болит сердце? Неважно. Ничего не изменить. Не думай об этом, Антуанет.

Промыть шов карболкой, стараясь при этом не коснуться пальцами кожи и отчаянно удерживаясь, чтобы не взглянуть в эти знакомые до боли, так и не позабытые глаза. Может быть, сказать ему о том, что его скоро отпустят отсюда? А, впрочем, зачем? Разве это что-то изменит? Нет. Если бы он хотел поговорить с тобой, то давно бы уже сделал это. Но он молчит. И ждет. Когда ты уйдешь? Да, наверное. Разумеется. Прошло столько лет. Целая жизнь. И он прожил ее без тебя. Глупо надеяться, что влюбленность восемнадцатилетнего юноши выдержит испытание временем, расстоянием и болью. Очень глупо. Разумеется, он уже давно оставил позади это чувство. Оставь и ты. Не отвлекайся, Антуанет. Помни: это – работа! Белые ленты ложатся одна на другую, скрывая рану. Последний узелок… Вот и все.

Встать… Шаг… Еще шаг… Поворот…

Следующая койка. Следующий раненый. Странный, повторяющийся изо дня в день ритуал. Все чувства словно умирают, когда ты ступаешь на порог этой комнаты, и лишь тело продолжает действовать. Спокойно. Методично. Руки знают свое дело. А перед глазами колеблется неясная пелена серого тумана, из которого вдруг выплывают непрошенные воспоминания. Нельзя. Не место. И не время. Забудь. Впрочем, кто об этом знает? Никто. Только ты, он и, может быть, тот молодой человек на койке рядом, который каждый раз смотрит на нас с непониманием и удивлением в глазах. А остальному миру нет до вас никакого дела. Для него вы лишь медсестра и раненый, чьи жизни пересеклись на мгновение, чтобы снова разойтись и пойти своим чередом. Все верно. Так и должно быть. Это работа. Твоя работа. Твоя жизнь. Другого нет и уже не будет. Не так ли, Крис?

Обход закончен, и ты снова идешь по узкому проходу, собирая снятые повязки. Бесшумно плывешь над полом, словно призрак или мечта. Подходишь к стулу в углу комнаты, садишься. Руки автоматически расправляют складки серой униформы и передника, а затем начинают разбирать снятые повязки, сматывая в клубочки. Сколько раз я наблюдал все это? Наверное, уже сотни. Твои руки так ловко и методично выполняют эту нудную работу. Чувствуется, что она тебе знакома. Из-под косынки выбилась непослушная каштановая прядка и упала на висок. На фоне белоснежной кожи она выглядит такой темной, почти черной. Она мешает тебе, но ты не убираешь ее. Задумалась? О чем? Молчание. Только пальцы быстро и ловко складывают тонкие полоски ткани. Ты не сводишь взгляда со своих ладоней, длинные ресницы полуопущены и отбрасывают темные тени на худенькие, словно выточенные из бело-розового мрамора щеки. Твой профиль. Такой знакомый и милый. Мягкие линии плавно изгибаются, перетекая одна в другую. Каждая черточка словно выточена искусной рукой ваятеля эпохи Возрождения. Безмолвный гимн красоте и гармонии, скрытый смиренным ликом святой. Смотреть на тебя – словно прикасаться к огню: и больно, и радостно. На святых так не смотрят. Только ты – не святая. Верно, Антуанет?

Почему же?! Ответь мне, Антуанет! Почему?!

А ты так тиха и спокойна. Ледяное равновесие струится волнами вокруг тебя, плывет в воздухе невидимым туманом, стекает холодным шлейфом.

Молчишь? Что ж… Молчи. Я не потребую ответа. За эти годы я привык не искать ответов на вопросы, на которые не хочу знать ответ. Живи как живется – жизнь сама все решит. Пусть решает. А я подожду ее решения, чтобы принять его без вопросов и ответов.