7 проз

Лубянскую площадь я пересек под землей и вышел к Соловецкому камню. Постоял подле него, покурил, глядя на окна КГБ. Думал испытать мистический ужас, памятуя о миллионах погибших задешево, но не испытал. Думал испытать чувство с другим знаком, памятуя о том, что сочинил только что боевик, в котором нынешняя Лубянка, как атрибут государственности, выведена скорее положительно, но тоже не испытал. Зато понял, что, хотя Соловецкий камень и стоит с краю площади, по человеку, курящему возле него, легко пустить из лубянского окна тот или иной снаряд.

Зашел в Политехнический музей. Вечер, посвященный 20-летию журнала "Литературное обозрение", продолжался, наверное, часа уже полтора. Прослушал стихи в исполнении поэта и москвича Айзенберга, потом речь редактора и критика Чупринина, который сказал, что перед тем, как ехать на юбилей, он просмотрел соответствующее постановление ЦК об учреждении журнала, потом я отвлекся на дискуссию с критично настроенным поэтом и деятелем Д. Кузьминым, который намекнул на неспецифированность моих рассуждений в одной критической статье о молодых авторах, а под конец Чупринин сообщил, что с журналом "Литературное обозрение" произошли изменения, и это хорошо, а потом, может быть, журнал будет жить в русле этих произошедших изменений, а может быть, все сложится совсем иначе, журнал снова изменится, и это тоже будет хорошо, и это тоже можно будет приветствовать. Ход мысли и подразумеваемый оным ход действий Чупринина порадовал меня своим универсализмом, я решил взять его на заметку и как-нибудь при случае сплагиатировать.

На сцене появился человек с гитарой, я подмигнул поэтам Саше Макарову и Стелле Моротской, что неплохо бы выпить, мы вышли в фойе, купили в буфете этого самого выпить и поднялись с ними в курилку, где скучала совокупность лиц, ожидающих конца официальной части. Видевшие в наших руках стаканчики с алкоголем лица набрасывались на нас с вопросом, где мы это взяли. В вопросах звенела ревность - ах, этим уже плеснули, а нам еще нет! Когда же мы отвечали, что алкоголь продается семью ступеньками ниже курилки, лица прояснялись от того, что их не обошли, но мрачнели от того, что халява еще не началась.

В беседе с поэтом и деятелем Д. Кузьминым и критиком и редактором А. Михайловым я пожаловался, что мне неуютно без давно погрязшего в ремонте салона "Классики двадцать первого века" на Пушкинской площади: это единственный салон, в который я захожу с какой-никакой степенью регулярности, раз эдак в месяц. Михайлов меня поддержал. Критично настроенный Кузьмин заявил: "Это потому, что для вас в литературном салоне главное - не литература, а буфет". Я стал было возражать, что главное и то, и другое, и нечего животворные стихи противопоставлять животворному же буфету, но Михайлов сказал: "Да чего ты с ним споришь, он же не пьет".

Поэт и томный красавец Д. Воденников подарил мне книжку стихов "Репейник", там были такие строки:

О кто бы мог еще глядеть

такими бедными овечьими глазами

на это прорастающее пламя,

на пастуха, идущего стеречь,

на гобелен с овечками и небесами.

"Никто еще. Только еще я", - горько подумал я.

Торжественное заседание меж тем кончилось, часть публики разошлась по домам, а другую часть стали, наконец, кормить бутербродами с колбасой и поить водкой. Я, решив ограничиться выпитыми ранее пятьюдесятью граммами коньяка, пил уже только минеральную воду, что почему-то приводило в восторг историка и филосемита Кациса, который никак не мог взять в толк, как не пить, когда дают. Я опрашивал присутствующих на предмет посещения хотя бы кем-нибудь из них Политехнического музея с другой стороны: не тут, где стихи читают и водку пьют, а там, где осматривают экспонаты. Выяснилось, что если кто в музее и был, то только в раннем детстве (исключая филолога-ильфофила Фельдмана, который, по его словам, ежемесячно бывает в музее по какой-то служебной надобе). Я всем всячески разрекламировал внутренности Политехнического: тянущиеся целыми залами макеты гидроэлектростанций и коллекции патефонов. Поэт Воденников обещал сходить, но, боюсь, обманул. Еще меня обманул в этот день радиожурналист и музейный работник Александров: он сказал, что отдаст мне взятые для прочтения номера журнала "Урал" с романом писательницы Ольги Славниковой про стрекоз и собак через неделю на таком-то мероприятии, но ничегошеньки он мне через неделю не отдал. Сколь сложна жизнь!

Объясняя поэту и престидижитатору Ковалю, почему я не пью водку, я случайно взял со стола его стакан и сделал большой глоток, полагая, что там минеральная вода, а там как раз водка-то и была.