7 проз

Но взгляды, мерцающие по касательной, мне нужны: царапнуться с полусмыслом, четвертьсмыслом за чьи-то глаза, "поймать взгляд" не в смысле упереться лоб в лоб как бойцовые петухи, а перехватить его траекторию и пересечься с нею своей траекторией, грести через эти взгляды, чтобы они свистели у висков, как войлочные пули, - это мне не то что по особой душе, но привычно. Ежедневная тактильная практика жителя мегаполиса.

Другой и зрение Другого не нужны мне в стоеросовой форме: хочется, чтобы наши оптики плавали в одном бульоне и как-то контактировали, но не сверкали, будто клинки.

Я родился в субботу, 10 апреля 1965 года. У Кастанеды в этот день всплывали кое-какие видения. "Мягкая темная масса булавочных отверстий. Дальше она визуализировалась как масляный или нефтяной пузырь, который меня затягивал. Было так, как будто пузырь раскрывается и заглатывает меня..."

Зрелище не из самых приятных. Кастанеда пишет, что оно вызывало у него возбуждение, тревогу и беспокойство. Но у меня нет других свидетельств видений, испытанных другими людьми в день, когда я появлялся на свет. Мне приходится предполагать, что я каким-то образом связан именно с этим пузырем. Я думаю, таков и есть самый реальный способ нашего участия в судьбе и оптике Другого: быть смазкой его видений.

Мягкая темная масса булавочных отверстий - эта пластика мне определенно нравится. Она дышит и затягивает то, что оказалось на ее поверхности: у Кастанеды на ее поверхности было зрение, она схватила его за зрение и стала "заглатывать"... Она выпустит его обратно и уже выпустила; тут снова явился милый мне образ почвы, которая нарастает над вещами, а потом иногда срастает с них. Заподлицо.

Так и тебя, Мартина, булавочные отверстия твоей стены (очки без стекол) хватали за зрение и пытались затянуть в себя.

Дальше в кастанедовской записи от 10 апреля 1965 года идут вот какие вещи: дон Хуан учит Карлоса, как смотрит ворона.

В частности, речь идет о том, что ворона видит в живых вещах внутреннее движение: "миллионы движутся внутри плоти крохотных светящихся штучек, причем каждая светится по-своему".

У меня бывали такие видения, причем, насколько я помню, еще в детстве (в том самом, бродящем по энским дворам), и это можно объяснить, наверное, только фактом рождения в тот день, когда дон Хуан говорил Карлосу такие слова.

Но речь даже и не об этом. Речь еще и о том, что в мертвых вещах, то есть внутри мертвых вещей, отсутствует движение света.

"Внутреннего движения нет ни в камнях, ни в мертвых животных, ни в засохших деревьях; но они красивые, на них приятно смотреть".

Мертвых животных я, честно сказать, не люблю или не успел пока полюбить.

Вчера я долго нес в руке пакетик из-под орехов, ища урну, а когда стал бросать его в урну, мне пришлось отпрянуть, сверху там лежала дохлая кошка (сразу после этого я потерял кошелек).

Меня от этого не тошнит, но и радости я не испытываю. Наверное, все еще впереди.

Но камни, сухие деревья и весь праздник безобидной грязи и ерунды, разбросанной под скамейками в русских парках, - это для меня действительно праздник зрения.

Темные очки, надвинутые на прическу, в машине наискось.

Может быть, это бутафорская - театральная или парикмахерская - голова. Разобранные декорации, оперное волшебство, превращенное рабочими сцены в моток грязных мануфактур - кто же этого не любит...

Потому мне хочется видеть это в твоем стихотворении.

И автомобиль кстати: в "актуальном искусстве" любимое дело - забабахать в инсталляцию автомобиль.

Этим летом в Мюнстере на скульптурной выставке (она у них происходит раз в десять лет) из 32 окрашенных металлической краской старых машин, выставленных Нам Джун Пайком, тихо льются ноты Моцарта.

Да, вот, наверное, почему мне так любы "мертвые" вещи-в-экстерьерах.

Они плевы и мало кому интересны. Некоторым из них везет попасть в инсталляцию "актуальных художников", но лишь малой части. А все остальные так и болтаются в качестве потенциальных реди-мейд.

Ржавые остовы былых механизмов, раскрошенные "малые формы" (вчера, гуляя по Аэропорту, нашел на стендике субпрефектуры отчет субпрефектуры о подготовке к 850-летию Москвы: повешено столько-то светящихся вывесок, поставлено столько-то урн и малых форм...), трубы в странной оплетке. Ну, ты знаешь, сколько самостийных инсталляций, способных украсить любой музей современного искусства, можно встретить на улицах любого города...

Так вот что я могу сделать для этих вещей - смотреть на них как на экспонаты музея, как на тотальную инсталляцию. Ведь музей, наверное, это способ смотреть.

Разумеется, это вовсе не приближение к потребности самих объектов. Это только человеческое представление о том, что вещи спасаемы музеем. Вещи должны быть экспонатами сразу, даже пока мы ими еще пользуемся.