7 проз

Зрачок должен был вздрогнуть в прямой связке с душой. Этого не было. Не было прямого видения, взыскуемой полноты слияния.

И тогда, и сейчас в таких прогулках я бормотал и бормочу себе под нос (иногда существенно дальше, чем под нос: сограждане оборачиваются) что-то типа: "Сейчас выйдем на Горскую, а там до Восхода рукой подать" (Восход это тоже место в Энске: имя улицы) или "Через эти дворы мы напрямик пройдем к ЦДЛ".

К кому я обращаюсь? Кто тот или те, что, не являясь собственно мною, входят в данном случае в объем понятия "мы"?

В детстве меня этот вопрос тревожил плотно: присутствие адресата в этих текстах было настолько реально, что непривычный к абстрактным перегрузкам разум одиннадцатилетнего (например) ребенка жаждал материализовать духов.

Тогда я представлял, что у меня на плече или в кармане сидит, что ли, гномик. И я ему-то наши с ним географические достижения сообщаю, чувствуя себя одновременно и Колумбом, и автором учебника истории.

Я и сейчас обращаюсь во время ходьбы к этому гномику, только объясняю его себе в других терминах - что-нибудь в сторону бахтинского Другого.

Вот этим комментарием, то есть созданием по этому поводу некоторой литературы, я, очевидно, и подменяю-возмещаю невозможность пробиться к прямому зрению.

То есть поскольку о существовании прямого и непосредственного мне ведомо только из литературы (ведь в присутствии книг и людей вокруг любой фрагмент повседневности быстрехонько облепляется и культурными ассоциациями, и представлениями о стоящих за и рядом с предметом моделях человечьего поведения: скажем, мне трудно смотреть на танцплощадку как на чистую форму, поскольку я всегда знал, что в этой форме танцуют), постольку я и воспроизвожу прямоту-непосредственность в качестве литературы.

Может быть, непосредственное восприятие и существует только как рассказ о нем (и его единственный, по Подороге, владелец, Бог, - сам рассказ как таковой, матрица нарратива), но такое высказывание снова будет генерализацией. Апеллировать я могу только к своей ситуации.

Можно совершать такие прогулки при посредничестве сдвинутого сознания: тогда ситуация не разрешается, но меняется. Сдвинутое сознание включает дополнительную рефлексию, и промежуток между моей тактильностью и объектом меняет фактуру.

Объяснить я это проще всего могу не на зрительном, а на другом тактильном примере. Скрести на правой руке (я не помню, ты не левша? тогда на левой) указательный и средний палец. Пусть средний будет наверху указательного. Скрестила?

Проведи скрещенными пальцами по переносице. У тебя становится две переносицы. И расстояние между двумя переносицами - фантомное пространство, виртуальная впадинка.

То, что не дает мне впрямую увидеть объект, это - заявляю я возвышенно, хотя и безответственно - не онтологическая, а виртуальная преграда. Это преграда, внутрь которой можно попасть. Это очень ценное для меня ощущение: что внутрь можно попасть.

Попал же кто-то в твоей первой строфе внутрь стены и нашел силы тянуть оттуда свое зрение навстречу твоему взгляду.

Кроме того, при измененном сознании усиливается эффект "извещности": предметы обретают дышащие контуры. Присущие гнезда и дышащие контуры. Создается забавный эффект многослойности: не то, что за киноцентром будет здание станции метро "Краснопресненская", а за ним зоопарк, а потом высотка Восстания. Скорее всякая из надвигающихся построек нарисована на прозрачной пленке, а пленки сложены одна к другой.

Такую пленку можно, скажем, свернуть в рулон. Здание и рекламный щит напоминают аппликации: картинка, наклеенная на поверхность (у Кальпиди я люблю, как лоси появляются вырезанными из темноты). Всяк предмет в мире приобретает какую-то отдельность. В предметах видишь самость, вещность, аутентичность - и мне это кажется приближением к непосредственному зрению. В таком зрении чуть больше предмета и чуть меньше вокруг него спекуляций.

Сознание, голубушко, может измениться без всяких специальных к тому побуждений. Недавно в метро, на переходе от "Площади Революции" к "Охотному Ряду", меня на пустом месте, что называется, "пробило". Это длиннющий переход, заканчивается он двумя голубыми округлыми арками, словно глазами. Скрипка еще играла. Я вдруг совершенно поплыл, поплыл по волшебному тоннелю под пронзительную музыку, и сам тоннель закручивался навстречу, как это положено в такого рода видениях, потусторонний голубой и светлый струился из будущего и из стен.

Это называется "зависнуть".

Это было ощущение не прорыва - будто надо вырваться в новое пространство, разорвать холст-бумагу, - а ощущение продавливания: пространство отступало под моим взглядом и вообще моим движением, но не рвалось, а растягивалось и давало понять, что может делать это дольше, чем я смогу жить.

Но у тебя крякнуло, треснуло, прорвалось, раскололось.

Тут внезапное солнце разбивает твое ветровое стекло кровавым кулаком, и

фонтан света мог бы излиться из оптики распрыгивающих

осколок, если бы вмиг не настала ночь