70 дней борьбы за жизнь

Часа через два или три мы вынесли успокоившегося товарища. из шалаша и положили на нарту. Метрах в трехстах от берега, на первой террасе, была сделана могила. К ней был подвезен Нильсен на нарте. Тут его и похоронили. Сверху наложили холм из камней. Никто из нас не поплакал над этой одинокой могилой. Мы как-то отупели, зачерствели. Смерть не очень поразила нас, как будто произошло самое обычное дело. Только как-то странно была: вот человек шел три месяца, терпел, выбивался из сил, и вот он уже ушел… ему больше никуда не надо. Вся работа, все труды и лишения, — пошли насмарку. А нам надо еще добраться вон до того острова. До него еще целых двенадцать миль. И казалось, что эти две начать мкль — таксе большое расстояние, так труден путь, что Нильсен престо не захотел итти дальше, а выбрал более легкое. Но эти мысли только промелькнули в голове; повторяю, смерть товарища не поразила нас Конечно, это не было черствостью, бессердечием. Это было ненормальное, отупение перед лицом смерти, которая у всех стояла за. плечами. Как будто даже враждебно поглядывали мы теперь на следующего «кандидата», на Шпаковского, мысленно гадая, «пойдет он или уйдет раньше». Когда Шпаковский, посланный за плавником, пошел, временами запинаясь, кто-то из спутников закричал ему вслед: «Позапинайся ты у меня, позапинайся, За Нильсеном, что ли, захотел!» Это не было враждебностью к Шпаковскому, он никому ничего плохого не сделал. Это было озлобление более здорового человека против болезни, забирающей товарища, призыв бороться со смертью до конца. Такое «запинание» бывало и у меня по выходе из каяка, но обыкновенно после пяти минут гимнастики ногами, лежа на спине, все проходило. У Нильсена тоже началось с ног, потом стал плохо слушаться язык, а после он не мог уже и грести: не слушались руки.

Утром мы увидели гаг, летавших стайками по направлению северного берега острова Белль. В надежде найти там гнезда, а кстати посмотреть место, которое на моей карте называется «гавань Эйра», я пошел на север. Гнезд не нашли, так как берег тут каменист, занесен снегом и без мха, в котором гаги любят делать гнезда.

Вторник, 8 июля. Часа в три ночи мы отправились к мысу Флора. Погода была великолепная — тихая и солнечная. Все предвещало хорошее плавание. Весь пролив Мирса, отделяющий мыс Флора от острова Белль, был совершенно чист ото льда. Только далеко влево, в глубине пролива, виднелся лед. Пролив в этом месте широк — около десяти миль, но мы, не задумываясь, поплыли по прямому направлению к мысу Флора, который был хорошо виден. Провизии у нас было только по одному сырому нырку на каждом каяке, но, отправляясь, в путь, мы хорошо поели и никак не ожидали того, что произойдет с нами.

А произошло следующее. Часа через полтора, когда мы были приблизительно в середине пролива, подул сильный ветер, который быстро стал крепчать и через полчаса дул из пролива, как из трубы, разводя крутую зыбь. Вместе с ветром началось, по-видимому, и отливное течение тоже из пролива, и нас стало сносить в море. Еще недавно спокойного, как зеркало, пролива нельзя было узнать: понесло лед каяки заныряли по волнам, и нас поминутно окатывали срываемые ветром гребни волн. Каяки наши были легки, но на передней части их лежали тяжелые нарты, вследствие чего нас или ставило бортом к волне, или, когда удавалось держать каяк против волны, он сильно зарывался носом и принимал воду.

Незаметно в тумане и между пловучим льдом мы потеряли из вида второй каяк. Острова закрылись мглой. Бороться с ветром и течением на этой зыби было невозможно; мы решили подойти к какой-нибудь большой льдине. Так мы и сделали: выбрали побольше айсберг, пристали к нему с подветренной стороны и вытащили каяк. Насколько глубоко сидел в воде этот айсберг, не знаю, но над водой он возвышался больше четырех метров. Волны с шумом ударяли в эту ледяную скалу, но она была незыблема и только медленно шла по ветру.