70 дней борьбы за жизнь

Другой каяк мы не могли рассмотреть и с высоты этой льдины, да и мудрено было во мгле что-либо увидеть дальше тридцати метров. Забравшись на айсберг, мы воткнули в его вершину мачту и подняли флаг в надежде, что Луняев, увидя его, догадается также забраться на какую-нибудь льдину. О плавании на каяке нечего было и думать до тех пор, пока не утихнет ветер, а так как мы порядочно устали, то решили лечь спать. На верху айсберга было холодно и изрядно продувало, но у нас были две малицы, и мы прибегли к очень употребительному способу спанья. Надев малицы, мы легли на вершине айсберга, в небольшой ямке, друг к другу ногами так, что ноги Контрада приходились в малице за моей спиной, а мои за спиной Контрада. Сапоги мы сняли и были только в одних теплых носках. Теперь оставалось хорошенько подоткнуть полы обеих малиц, чтобы они закрывали одна другую. После этого мы втянули ноги и руки внутрь малицы, и никакой холод уже нам не был страшен. Получается таким образом нечто в роде «двухспального мешка». Тепло там до духоты и дышать приходится через воротник малицы, около которого и держишь голову. Зимой в мороз воротник от дыхания покрывается инеем и леденеет. Мы заснули и безмятежна спали не менее семи или восьми часов.

Пробуждение было ужасно. Мы проснулись от страшного треска, почувствовав, что стремглав летим куда-то вниз, а в следующий момент наш «двухспальный мешок» был полон водой. Мы погружались в воду и, делая отчаянные усилия выбраться из этого предательского мешка, отчаянно отбивались ногами друг от друга. К несчастью, мы уж очень старательно устраивали этот мешок, и полы одной малицы глубоко заходили внутрь другой. К тому же малицы перед этим были немного мокры в течение семи часов и, по всей вероятности, обмерзли. Мы очутились в положении кошек, которых, желая утопить, бросили в мешке в воду.

Принято говорить, что подобные секунды опасности кажутся | вечностью. Я не могу сказать, сколько секунд продолжалось наше барахтанье в воде, но мне оно показалось страшно продолжительным. Вместе с мыслями о спасении и гибели в голове промелькнули другие. Передо мною пронеслись картины нашего путешествия: гибель Баева, Архиреева, четырех человек пешеходов, Нильсена и Луняева со Шпаковским и вот — последние мы с Контрадом. После этого можно поставить «точку», если бы кто-нибудь вздумал рассказать о нас. Очень хорошо помню, что нечто в этом роде промелькнуло в голове, но сейчас же был и ответ на эту мысль: «А кто же узнает про нашу гибель? Никто»… Сознание возмущалось, протестовало против гибели. В этот момент мои ноги попали на ноги Контрада, мы вытолкнули друг друга из мешка, сбросили малицы, а в следующее мгновение уже стояли на подводной «подошве» айсберга, по грудь в воде. Кругом плавали малицы, сапоги, шапки и прочие предметы, которые мы поспешно ловили и швыряли на льдину. Малицы были так тяжелы от воды, что мы должны были поднимать каждую вдвоем, а одеяло так и не поймали, оно утонуло. Мы стояли на льду в одних носках, и ноги почти теряли чувствительность. Мы дрожали и от холода и от волнения. Зуб на зуб не попадал. Еще стоя в воде, я напрасно ломал себе голову, что же теперь делать? Ведь мы замерзнем.

Как бы в ответ на этот вопрос, с вершины льдины полетел в воду каяк, который или сдуло ветром или пол ним подломился лед. Не упади каяк или упади не так счастливо, — прорвись об острый, разъеденный водою лед, — я думаю, мы пропали бы на этой льдине, плывшей в море. Завернувшись в мокрые малицы, не имея провизии, дрожащие от холода, мы напрасно старались бы согреться, а потом уже вряд ли хватило решимости что-либо предпринять.

Но теперь мы знали, что делать. Побросали в каяк мокрые принадлежности туалета, выжали носки и куртки, надели их опять, разрубили нарту, и, взяв несколько кусков с собой, а остатки бросив в воду, сели в каяк и давай грести. О, с каким остервенением мы гребли! Не так заботясь о быстроте хода, как о том, чтобы хотя немного согреться, мы гребли до изнеможения, и только это, я думаю, спасло нас.