7000 дней в ГУЛАГе

В НКВД пытались наставить этих беспризорников на истинный путь. Обстановка в детских домах улучшилась, но это мало что изменило, детей было слишком много, а средств слишком мало. Дети часто становились орудием рецидивистов, учивших их, как можно жить, грабя и убивая. Дети, хоть и размещались в отдельных бараках, имели возможность встречаться со взрослыми, так как кухня была одна на всех. Когда в наш лагерь прибыла первая группа малолетних преступников, мы к ним испытывали только чувство сострадания, мы делились с ними даже тем немногим, что у нас было. Но очень скоро мы поняли, что они не заслуживают сострадания. Они и в лагере продолжали воровать, грабить и убивать. Вооруженные ножами и бритвами, они нападали на лагерников и отбирали у них даже те жалкие крохи, которые они получали на кухне.

Бывало, они целой оравой врывались в бараки днем, когда лагерники были на работе, а остававшиеся в бараках больные ничего не могли поделать с маленькими разбойниками. Если кто-то пытался сопротивляться, его избивали, а то и ранили ножом. Случалось, они отнимали хлеб, который мы несли для целой бригады в пятьдесят человек. Нам пришлось отобрать для переноски продуктов несколько самых сильных человек.

Мы пришли к выводу, что никакая педагогика здесь уже не поможет.

Но были, разумеется, и дети, попавшие в лагерь после того, как НКВД убил или арестовал их родителей. Они, несмотря на дурное влияние среды, вели себя примерно. В Норильске я встретил сына бывшего председателя Совета народных комиссаров Украины Панаса Любченко. Ему было шестнадцать лет, когда его приговорили к десяти годам лагерей как члена семьи «изменника родины». Его отец был членом политбюро ЦК КП(б)У. Узнав о предстоящем аресте, он застрелил сначала жену и троих детей в возрасте от полутора до двенадцати лет, а потом и себя. Самый старший сын находился в это время у его родителей и поэтому остался в живых. Мы все заботились об этом пареньке и подыскивали ему более легкую работу. Когда мы с ним снова встретились через два года, он ничуть не изменился. Это меня очень обрадовало. Таких хороших детей политических заключенных было немало.

Повар, вопреки своей воле

Зима 1943–1944 годов достигла своего пика. Ртуть на термометре редко когда поднималась выше отметки в 45° мороза. Лагерная администрация была вынуждена прекратить работы под открытым небом, поскольку у людей, несмотря на выданные им маски, отмерзали даже лица. На работу ходили только те, кто работал на железной дороге. Но и здесь произошли некоторые изменения: физически слабым определили участок недалеко от лагеря и они освобождались, таким образом, от изматывающей дороги.

Мой отрезок пути находился на территории кирпичного завода. В мою обязанность входило следить за колеей от ворот кирпичного завода до первой стрелки. Несмотря на холод и голод, я был счастлив, что получил эту работу. Многие мне завидовали. По окончании работы я буквально через десять минут был уже «дома». Мои товарищи по бригаде возвращались около десяти, одиннадцати, а то и в час ночи.

Близость кирпичного завода позволяла мне греться, особенно когда не было ветра и рельсы были чистыми. Тогда я на несколько минут мог спрятаться под крышу. Входить в помещение запрещалось, поэтому приходилось как-то выкручиваться. Идеальным местом была находившаяся на середине моего участка будка стрелочника № 3. В случае проверки я всегда мог быть на месте.

Стрелку № 3 охранял офицер латышской армии Мельбардос. Огромное тело Мельбардоса с трудом поворачивалось в комнатушке, в центре которой находилась круглая железная печь, всегда хорошо натопленная. Когда вагон с углем останавливался перед его стрелкой, Мельбардос всегда запасался необходимым количеством угля.

Когда я первый раз зашел в будку погреться, Мельбардос вопросительно посмотрел на меня.

– Я хотел бы немного погреться. Сегодня очень холодно.

– Хорошо, погрейтесь, но не больше пяти минут. Сюда входить запрещено. Если вас застанет здесь смотритель пути, у меня могут быть неприятности.

Я обещал долго не задерживаться. Через десять минут я снова оказался на убийственном морозе.

Зима была суровой. Я разбивал лед и очищал от снега путь, стараясь сохранить теплоту тела. При первых же признаках усталости я искал какое-нибудь убежище. Но нигде нельзя было оставаться дольше десяти минут. Надзиратели, да и сами рабочие с особенным наслаждением выгоняли заключенных из теплых помещений. Так, однажды я стоял с лопатой и кайлом в руках, не зная, куда можно спрятаться. Многие трубы дымили, но я знал, что надзиратель не хуже собаки следит за тем, чтобы кто-нибудь из нас не открыл двери. Слева я уже был, а справа дымоход был слишком далеко. Я пошел в направлении третьей стрелки. Едва я приблизился к будке, вышел Мельбардос, преграждая мне вход. Поняв это, я остановился и поздоровался, хотя мы с ним сегодня уже виделись. Мельбардос отвел взгляд в сторону и стал возиться у стрелки. Я продолжал стоять. Он взглянул на мое замерзшее лицо и грустные глаза:

– Войдите, но только ненадолго.