7000 дней в ГУЛАГе

В августе 1949 года к нам из больницы прибыл товарищ, рассказавший, что несколько дней назад из тюрьмы отправили группу заключенных. Теперь уход Штрекера мы связывали с этим этапом. Это известие дало нам новую пищу для разговоров. Мы целыми днями гадали, что все это означает. Люди не хотели верить в правдивость известия. Новичка подвергли настоящему допросу: не является ли это опять какой-нибудь «парашей»? Новичок утверждал, что своими глазами видел, как эту группу вели из душевых в штатской одежде. На вопрос, не являются ли люди в штатском новыми заключенными, он ответил, что это исключено, поскольку в этой группе он увидел знакомого, который вместе с нами прибыл из Норильска. После этого стало ясно, что ЧТО-ТО происходит.

Через месяц предположение подтвердилось. В начале сентября в камеру вошел надзиратель и зачитал несколько фамилий, в том числе и мою. Нам приказали вернуть расписки, которые нам вручили по прибытии сюда взамен сданных вещей. Больше ничего сказано не было. Началось большое волнение. Названных окружили. Все заговорили в один голос. Мы договорились, как нам дать о себе знать.

Я условился с Эди, что под одной из пустых параш в туалете оставлю записку, где сообщу все новости. Больше всего меня беспокоило то, что Эди останется без денег и снова будет голодать. Доктор Залкин должен был мне немного денег, и я договорился с ним, чтобы он эти деньги отдал Эди. Залкин обещал мне, что будет помогать ему.

Вею ночь я не мог заснуть. Не спали и мои соседи, Эди и Залкин. Мы говорили о будущем. Утром дискуссия продолжилась.

Некоторые боялись, что нас уничтожат. Но я пребывал в спокойствии и хорошем настроении, как и всегда, когда в моем положении что-то менялось.

После обеда за нами пришли. Я простился со всеми, но особенно сердечно с Залкиным и Шрайделем, которому снова пообещал сообщить о себе. Свое обещание я исполнил дважды: первый раз, когда в туалете под парашей оставил записку; второй раз – спустя десять лет, когда я уже был на свободе и жил в Европе. Я написал в Рюденталь в надежде, что Эди пережил все страдания и вернулся на родину. Ответа я не получил. Через два месяца я снова написал. И опять прошло два месяца. Наконец пришло письмо из Вены, в котором Эди Шрайдель сообщал мне, что мое второе письмо долго блуждало, и что он его только что получил. Сейчас он живет в Вене и работает служащим в торговой палате.

О судьбе остальных моих сокамерников мне ничего узнать не удалось.

Прощай, Александровский централ

В мрачной камере, где были лишь голые нары, мы встретились с еще двадцатью товарищами из других камер, среди которых был и Йозеф Бергер. Прошел год, как мы не виделись. Мы радовались встрече как дети. Йозеф очень ослаб, но дух его по-прежнему был силен. Сели мы с ним в угол и стали рассуждать о том, что нас ожидает, а еще больше о том, за что нас целый год держали в Александровском централе. Мы сошлись на том, что эта мера была предпринята Сталиным перед подготавливавшейся войной с Югославией. Но, благодаря солидарности всего прогрессивного человечества, преступник не решился осуществить свое намерение. Было ясно, что нас увезут из тюрьмы, но никто не знал – куда. Старые и опытные заключенные предполагали, что нас снова отправят в лагерь. Вскоре мы выяснили, что почти все мы были приговорены к различным срокам лагерей. Большая же часть оставшихся в камерах приговорена к тюремному заключению. Это предположение через некоторое время подтвердил и офицер, принесший нам письма. Мы спросили его, куда нас отправят. Впервые мы услышали прямой ответ сотрудника МВД на вопрос такого рода:

– Всех вас отправят в лагерь в Тайшет.

Тайшет среди заключенных считался самым ужасным из всех больших лагерей. Слово «Тайшет» страшно нас испугало, поскольку мы знали, что там нас ожидает тяжелая работа в сибирской тайге. Из Тайшета ежегодно отправлялось в Западную Европу десять тысяч бревен и досок.

Когда вечером нас повели на оправку, я, как мы и договаривались с Эди, оставил под парашей записку: «Нас двадцать пять человек отправляют в Тайшетлаг».

Спустя восемь лет я узнал от Эди, что он нашел записку.

Мы переночевали в другой камере. Вместо белья мы использовали старую одежду и мешки, которые нам вернули.

Рано утром нам выдали обычные двухдневные этапные пайки из хлеба, селедки и сахара. Затем последовал тщательный обыск вещей. Офицер приказал нам покинуть камеру тихо и в коридоре не разговаривать. Привели нас в административное здание и сдали на руки поджидавшему конвою. Началась перекличка. После этого нас посадили в машину, по четыре в одном ряду. В последний раз мы взглянули на здание, где провели почти год.