7000 дней в ГУЛАГе

Центральная больница располагалась на территории V лаготделения. Я часто видел в окно проходящих мимо моих друзей и знакомых. От врачей многие узнали, что я нахожусь в больнице, и каждый день кто-нибудь проходил мимо окна и приветствовал меня. Один санитар принес мне бечевку, к которой я привязал мешочек и спускал его через окно. Таким образом я получал почту и небольшие подарки. Некоторые присылали мне немного хлеба, другие немного сахара и все спрашивали, как я себя чувствую.

Однажды, как раз в тот момент, когда я стоял у окна и поднимал мешочек, в палату вошел доктор Мюллер.

– Что вы делаете? Разве вы не знаете, что вы находитесь под следствием и не имеете права иметь связь с внешним миром?

– Я думал, что вы врач, а не энкавэдэшник, – ответил я совершенно спокойно.

– Я советский патриот и не допущу, чтобы вы в больнице продолжали свою контрреволюционную деятельность.

Я вытащил из мешочка, который только что поднял, кусочек сахару и протянул его Мюллеру.

– Вот вам доказательство моей контрреволюционной деятельности.

Мюллер вырвал у меня из рук мешочек и выбросил его в окно. На следующий день меня выписали из больницы как «здорового». В день выписки я весил сорок семь килограммов. Нормальный же мой вес – семьдесят два.

Под конвоем двух сержантов НКВД с автоматами я двинулся из Центральной больницы, расположенной в центре Норильска, в VII лаготделение, находившееся на окраине. А это целых три километра. Шел я более пяти часов. Один из моих конвоиров был очень внимательным юношей. Хотя он не произнес ни слова, было видно, что он мне сочувствует. Зато второй был тренированной собакой в человечьем обличье. Когда я попросил разрешения немного передохнуть, он обругал меня самым отборным матом. Я спросил его, почему он меня ругает.

– Почему ты не сдох! – вместо ответа произнес он.

– В больницу человека посылают выздоравливать, а не умирать, – сказал я.

– Вас всех следовало бы потравить, как крыс.

Я не ответил.

Зверь Панов

Часовой в тюремном бараке очень удивился, увидев меня. Он приветствовал меня словами:

– Ты снова здесь? Мне не верилось, что ты выживешь.

Затем он добавил, что слышал в санчасти, будто я умер. Я узнал, что на запрос VII лаготделения из больницы ответили, что я умер.

В бараке меня встретили радостно. Многие говорили, что я хорошо выгляжу. После того, как я вкратце рассказал о своих приключениях, мне довелось услышать много неприятных вещей.

В пять утра звучала побудка. Все должны были выходить из бараков во двор, даже тяжелобольные. Контролировали нас вооруженные дубинками лагерные погонялы. Затем начальник зачитывал список тех, кого врач освобождал от работы, и отправлял их назад в барак. Остальные должны были идти на работу. Я не знал, как я смогу работать в таком состоянии, но нужно быть готовым ко всему.

Завтрак, состоящий из баланды, селедочных голов и 50 г овсяной каши, я съесть не смог. Меня разбаловала хорошая больничная пища. У меня осталось еще немного сухарей, и поэтому я удовлетворился одним кипятком. Появился врач, чтобы выяснить, есть ли больные.

Я обратился к нему. Врач, молодой литовец, лишь взглянул на меня и тут же сказал старшему погоняле, что я освобождаюсь от работы. Он приказал чуть позже привести меня в амбулаторию.

Со мной в бараке осталось еще трое больных. Когда все ушли, больные вынесли парашу во двор и вылили из нее испражнения. После этого часовые закрыли нас. В обязанности больных входило убирать в бараке и топить печку. В первой половине дня меня отвели в амбулаторию, где уже собралась медицинская комиссия.

Врачи удивились, что меня так быстро выпустили из больницы. Литовец, проводивший меня до барака, сказал часовому, что я не пойду на работу и что он поставит в известность лагерное управление. Мне он пообещал, что мне будут давать больничный паек.

Я лег на свое место и стал рассматривать барак. Он выглядел так, словно был нежилой. Нары стояли голые, поскольку лагерники унесли с собой все «постельные принадлежности». Штаны служили матрацем, подушку заменял бушлат на вате, а вместо одеяла использовалась телогрейка. Те, у кого были полотенца, повязывали их вокруг шеи вместо шарфов.

Мои товарищи вернулись с работы в глубокие сумерки. Двери барака открыли, и каждый поспешил на свое место, чтобы хоть немного согреться. От мороза не защищала даже одежда на вате. Вокруг рта, носа и глаз висели сосульки, до неузнаваемости менявшие облик людей. Руки у них настолько закоченели, что они не могли даже расстегнуть пуговицы и развязать тесемки на одежде. Я помогал им сбросить с себя смерзшееся тряпье. Немного согревшись, они заговорили. Ужин раздавал бригадир со своими помощниками. Заключенные обычно получали пол-литра овощной баланды и кусок соленой рыбы. Иногда давали и кашу. Существовали и три различные пайки хлеба – от трехсот до восьмисот граммов. В тот день я получил тюремную пайку, больничную мне выдали только на третий день.