Едва поклевав кашу, деды выпили чайку и встали из-за стола. Лёха заторопился, пора выходить! Но никто не собирался заканчивать ужин. Молодые обсуждали свои планы на вечер. Дел у них оказалась прорва: пожарить картошку дедам, укрыть технику в парке, сдать под охрану караулу боксы с боевой техникой, подшить кучу подворотничков, постирать и отгладить несколько пэшух3
, начистить несколько пар сапог, не забыв собственные. Не обращая внимания на Лёху, молодые быстро рассосались из столовки.Тальянкин остался один из роты. Он пошёл к выходу мимо чужих столов.
– Е-эй! Кто посуда убирайт будьет? – кто-то дёрнул Лёху за рукав.
Лёха развернулся. Перед ним стоял боец из наряда по столовой. На нём болтался китель неопределённой формы. Толстый почерневший слой жира уравнивает хэбэ и пэша с парадкой, а цвет удачно сочетается с грязной физиономией. Изгаженные до предела лычки на погонах указывал на принадлежность хозяина к сержантскому составу.
– Хульи смотрищ? Давай, убирай, чмо!
Лёха перехватил паклю тянувшуюся к лицу, ловко завернул её за спину и толкнул пинком в зад опустившегося сержанта. Нападавший с грохотом повалился, опрокинув скамейку. Тальянкин развернулся к выходу.
– Ыды суда, па-чисти все! – заверещало ему вслед порождение канализации.
Лёха окончательно рассвирепел. Со всей природной свирепостью Лёха опустил на голову чмырю чугунок с жидкой гречкой, стоявший на ближайшем столе. После этого Тальянкин принялся топтать визжащего матом сержанта.
Трое из наряда оттащили Лёху от полуиздохшего чмыря. Кто-то звезданул Лёху по уху. Тальянкин зацепил черпак и врезал нападавшему промежь глаз. Остальные члены наряда бросились на помощь товарищам. Тальянкин отбежал спиной к стене, собираясь биться насмерть.
– Отпустите пацана, чушки! – раздался вдруг властный голос.
В момент рассыпалась толпа негодующих азиатов и собравшихся зевак.
– Из учьебки? – с едва заметным кавказским акцентом спросил Лёху солдат. На нём безупречно сидела отглаженная пэшуха, отглаженная так, что о стрелки на брюках и рукавах можно порезаться.
– Да.
– Имя?
– Лёха.
– Мага!
Руки ему не подали. Не зная местных правил, Лёха промолчал.
– Где?
– В роте, – понял вопрос Лёха.
– Вот и иди в роту! А вы, чушки, не трожьте его!
Лёха полубегом отправился в казарму, чтобы успеть сдать шинель. Каретский предупреждал, что оставлять её на кровати опасно!
Шинель никто не тронул. Лёха сдал её в каптёрку и собрался к Бате. Возле казармы его остановил дневальный.
– Лёха, тебя Поп зовёт, – вкрадчиво сказал Рудольф. – Зайди в оружейку!
Тальянкин не знал, для чего он понадобился Попу. Из уважения к дембелю, Лёха зашёл за решетчатую дверь.
– Звал?
– Не понял.
– Рудольф сказал, что ты звал меня.
– Да, да, – подхватился дембель, – вот щётка, извёстка. Бели потолок. Только наскоряк! Задача ясна?
– Ясно, – сказал Лёха. Деться некуда.
– Пойду я, – зевнул Поп, – отдохну. Старость не радость!
Лёха застыл, глядя на ведро с извёсткой. Что делать? Бежать жаловаться Бате, на кого? Поп, похоже, вовсе не ждал его. Это Рудольф! Да кругом одни враги! То солдаты с одного призыва удирают из столовки, не предупредив, что надо убирать со стола. Теперь дневальный решил «подшутить». Да, с волками жить по-волчьи выть! Лёха выскочил из оружейки.
– Дневальный! – сказал он Рудольфу. – Дай штык-нож!
– Подскоблить что-то? – понимающе улыбнулся Рудольф, протягивая нож с тяжёлых металлических ножнах.
– Для личной безопасности, козёл!
– Не понял?! – Рудольф бросился на Лёху с кулаками, но тут же осел на тумбочку, обливаясь кровью из вновь перебитого шнобеля.
– Встать! – заорал Лёха.
– Ты чё, покер, что ли? – завозникал Рудольф. Получив добавку по печени, задыхаясь, промямлил: – Чё от меня?
– В оружейку, бегом! Мудак! И чтобы качественно побелил, и наскоряк!
– Понял я, понял! – заорал дневальный, прикрываясь ладошками.
– Что ты понял?
– Хорошо надо побелить!
– Надо очень хорошо побелить, давай!
Рудольф поплёлся в оружейку, возвращаясь к своей работе.
В самых расстроенных чувствах Леха вышел из расположения роты. Как держаться своего призыва, если каждый норовит опустить? Решив потихоньку порасспрашивать Батю о том, как жить дальше, Тальянкин вошёл в четвёртый дивизион.
За столом в Ленинской комнате сидело шестеро бражников. Кроме Бати с Чубом, ещё трое дембелей и тот самый Мага из столовой. Все в спортивных костюмах, по-домашнему. Выпив по стакану браги, все удалились, оставив земляков наедине. О чём они только не говорили! Батю интересовало абсолютно всё: от цен на водку, до новых трамвайных линий в родном городе. Оказалось, нынешний полукриминальный партизан призван с первого курса Юрфака. Каким-то непостижимым образом Батя знаком с Кирюхой! Бутыль опустела, закончилась жареная картошка, часы показали половину второго. Пришло время Лёхиных вопросов. Но Батя не пожелал вести «сухие разговоры», он позвал друзей обратно. В момент Дембеля распорядились насчёт закуси, отправили кого-то за сугревом к банщику.
И пошли дембельские разговоры.
– Представляете, мужики? – завёл рассказ Чуб. – Возвращается на гражданку чмо.