Однажды я смотрела одну талантливую постановку чеховской «Чайки»; герой сидит на краю сцены и около трех минут курит, а на заднем плане играют в лото. И наблюдая это, вдруг отчетливо понимаешь, что именно сейчас, за эти три минуты он принимает решение уйти из жизни.
Я очень люблю Э. Ремарка и его роман «Три товарища». Там есть пронзительная сцена; герой сидит около постели своей умирающей от чахотки возлюбленной, и дальше следует текст: «– Пат, – сказал я. – Пат. И впервые она мне не ответила».
Еще одно наблюдение: по характеру тишины, наступающей перед аплодисментами в конце программы, можно точно определить, состоялось выступление или нет. И здесь расскажу историю моего поступления в московскую консерваторию. Я шла без «волосатой лапы», как говорится, рабоче-крестьянским путем. Моя девичья фамилия начинается на букву «я», так что мне предстояло играть в почти что в самом конце. Добавим сюда страшную жару и отсутствие кондиционеров. Моя педагог решила провести разведку боем. Она тихонько выглянула в зал, где сидела приемная комиссия и, понаблюдав какое-то время, вернулась ко мне и деловито сказала: «Значит так, там никому ни до кого нет дела, один разгадывает кроссворд, другой читает газету, третья вообще откровенно спит. Твоя единственная задача – во что бы то ни стало заставить себя слушать». Я вышла, и тут вдруг на меня накатила такая злость, такое отчаяние, что я мысленно бросила в зал: «Вы будете меня слушать, все равно будете, я вас заставлю!». Первым номером программы шла баховская Прелюдия и фуга ми-бемоль минор (I том ХТК) Это очень трагичная и исполнительски сложная вещь. Когда отзвучал последний аккорд я вдруг почувствовала, насколько наэлектризовано окружающее пространство, и насколько оглушительна воцарившаяся тишина. И тут мне стало ясно – я их сделала, все-таки сделала! По окончании на меня набросились другие поступающие, наперебой спрашивая ну как, ну что – и я честно ответила: «Мне кажется, нет, я уверена в том, что поступила».
Закон привилегированного момента
Марина Вениаминовна Юдина в своих концертах-проповедях говорила о том, что в любом великом сочинении всегда есть особый привилегированный момент, открывающий выход туда, в зазеркалье. Рассказывая о знаменитой баховской Прелюдии До мажор (I том ХТК), она говорила так: «Музыка являет собой живую иллюстрацию сюжета Благовещения, вот архангел спускается с высокого высока к окну Марии, и музыка живописует его божественный полет». А дальше она показывала момент, когда происходит чудо святого зачатия, «ибо, – утверждала пианистка, – святое зачатие случилось не когда-то там, две тысячи лет назад, но оно свершается прямо сейчас, на наших глазах, и посредством гениальной прелюдии Баха нам позволено при этом присутствовать».
Закон важности паузы
Помните, как в романе «Театр» С. Моэдма педагог Джулии Ламберт говорил своей гениальной ученице: «Старайтесь не делать пауз, но если уж сделали, держите так долго, как только возможно». То, что не могут передать слова или звуки, передаст пауза. Мне сразу вспоминается эта последняя, более чем красноречивая пауза в конце гоголевского «Ревизора»; как говорится, слова излишни.
Я часто спрашиваю у своих слушателей: где главная кульминация «Осенней песни» Чайковского? Она в финальной паузе после ферматы. И это не просто пауза, а разрывающая душу тишина, в которой одинокий осенний лист беззвучно падает на могильную плиту, и уже ничего нельзя исправить. А паузы в Моцарте, я не знаю композитора, у которого были бы более выразительные паузы. И для того, чтобы лучше объяснить этот феномен, прибегну к следующей аналогии: в одной из постановок «Князя Игоря» Бородина в сцене половецких плясок режиссер придумал интересный световой сценарий; подход к кульминации сопровождался краткими световыми всполохами, а во время наступления кульминационного пика свет полностью гас, и, как ни парадоксально, но эта темнота воспринималась как самая яркая вспышка света.
Закон контекста
Лучше Макиавелли об этом не скажешь: «Нет ничего само по себе истинного, все в зависимости от обстоятельств». Напомню известный эксперимент. Имеются три группы испытуемых и три ведра воды; в одном ведре ледяная вода, в другом – горячая, в третьем вода комнатной температуры. Первая группа опустила руки в холодное ведро, вторая – в горячее, затем все участники опыта переместились в ведро с теплой водой. Как вы думаете, представители этих двух групп испытывали сходные финальные ощущения? Разумеется, нет. Первым вода показалась слишком горячей, а вторым – ужасно холодной. Иначе быть и не могло.
И здесь вспомню своего любимого М. Пруста. Его герой Сван был представлен невесте своего друга герцога Сен-Лу, в которой немедленно узнал пятифранковую проститутку, из дома свиданий. И вот что говорит Пруст устами своего персонажа: «Какими же разными путями мы пришли к этому узкому еврейскому лицу; для Сен-Лу это был образец женской доблести и актерского таланта, а для меня – типичный пример продажной красоты».