8 - 9 - 8

— Иногда он сопровождает меня на рынок, и, кажется, мы успели подружиться. Он много рассказывал о себе и о несчастье, которое его постигло.

— Вы имеете в виду его сестру?

— Вы тоже знаете эту историю?… Впрочем, чему тут удивляться, вы ведь друзья! Вы были знакомы с той девушкой?

Лучше не думать о ней, не предаваться несбыточным мечтам.

Кожаная жилетка и красная футболка с надписью «STIFF JAZZ», серебряные колечки, воткнутые в девичью плоть, бусы и браслеты, высокие ботинки военного образца, вправленные в джинсы. Тогда Габриелю пришло в голову, что они очень похожи на ботинки Фэл, в которых она была в день похорон отца. Фотография, вынутая Рекуэрдой из бумажника, пережила изображенную на ней девушку на десять лет и переживет еще на двадцать, а то и тридцать, если не порвется по линии сгиба. Даже цвета на ней не потеряли яркости…

стоп-стоп…

Фотография.

Габриель хорошо помнит фотографию, она была сложена вдвое. И на ней была изображена девушка, очень привлекательная… но снятая по пояс. Скрестившая руки на груди в самой непринужденной позе, но при этом — снятая по пояс.

По пояс!

И при чем здесь, скажите на милость, ботинки военного образца, заправленные в джинсы и отсылающие его к Фэл? Он прекрасно помнит ботинки, они так и стоят у него перед глазами и принадлежат при этом вовсе не его английской тетушке.

Лучше не думать… не предаваться…

— Нет, я никогда не видел ту девушку. Его сестру. Мы познакомились с ним намного позже. Намного, намного позже.

— Чус. Его сестру звали Чус.

— Лягушка. Корова. Абиссинская кошка.

«Лягушка? — Снежная Мика удивленно приподнимает брови. — Корова?» Снежная Мика удивленно приоткрывает рот. «Это именно то, что я думаю? Я правильно поняла значение слов?»

— В общем, да. Но не совсем.

Габриель добросовестно, не пропуская ни одной запятой, ни одного восклицательного знака, пересказывает содержание панегириков в честь Чус Портильо, выцарапанных на прилавке его магазина. Кажется, они произвели на Мику впечатление.

— Блестяще. Вы это сами придумали?

— Сам, — не моргнув глазом, заявляет Габриель, расплываясь в улыбке. — Но это не посвящено какой-то конкретной девушке… Это… Это то, что я думаю о любви. Безответной в том числе.

На сей раз упоминание о безответной любви не вызывает у Снежной Мики приступа гадливости.

— Ну да… Вы же писатель, как я могла забыть? Как продвигается ваша книга?

— Движется… Скоро будет готова, хотя есть некоторые нюансы…

— Мне бы хотелось прочесть ее. И что это за нюансы, о которых вы говорите?

— Помните, я как-то рассказывал вам, что с одним из моих близких произошла страшная трагедия? Эта история кажется фантастической, но она стоит того, чтобы ее выслушать. Я не часто вспоминаю о ней. Она… она относится и к вам. В какой-то мере.

— Вы и вправду настоящий писатель, — поощрительно смеется Мика, слова о трагедии не слишком-то взволновали ее. — Умеете держать интригу.

— Никакой интриги нет.

— История посвящена… несчастной любви?

— Тоже нет. Может быть, счастливой, но конец истории от этого не становится менее трагическим.

В последующие десять минут Габриель пересказывает Мике историю о тетке-Соледад, ставшей Санта-Муэрте. За основу взяты вырезка из мексиканской газеты и некоторые фабульные находки Марии-Христины. Несомненно, та же история в исполнении сестры — беллетристки средней руки — выглядела бы не столь впечатляюще, присущий ей цинизм испортил бы всю картину. А Габриель делает это без всякого цинизма, с максимальным почтением к материалу. Он не брезгует сложно сконструированными фразами, не боится самых парадоксальных сравнений, его авторские комментарии органично вплетаются в сюжет. И по мере того как он приближается к апокалиптическому финалу, Санта-Муэрте наконец-то перестает быть его теткой-Соледад и становится тем, кем и должна была стать — мифом. И отдаляется, отдаляется. Теперь-то Габриель уверен — Соледад больше никогда не будет царапать его не выносящее никаких потрясений сердце. Можно сопереживать чему угодно, но невозможно сопереживать мифу.

Вон и Мика не сопереживает, она просто слушает его, очень внимательно, стараясь не упустить ни единой детали.

— Потрясающая история, — говорит она после непродолжительного молчания. — Но вы ведь придумали ее сами, так?

— Нет. Я не придумал. Я лишь развил и немного подкорректировал то, что происходило в действительности.

— А она войдет в книгу?

— Не знаю… Скорее всего — нет. Скорее всего, я приберегу ее для какой-нибудь другой книги.

— Мне кажется, у вас все получится, Габриель. Я имею в виду ваш писательский дебют.

Габриель прикрывает глаза и прислушивается к себе. Выпущенная на волю тетка-Соледад покинула его. А в том месте, которое она когда-то занимала, образовалась пустота. Но пустота эта нисколько не напрягает Габриеля, черт с ней, с пустотой. Тем более что место Соледад было не самым престижным: крохотный островок в душе, засыпанный фантиками от конфет и обломками галетного печенья, — на нем и котенок не уместится. Темно-рыжий котенок, вина перед которым так долго преследовала его.

Всю жизнь.