ну же, Габриель! Ясное дело, ты волнуешься и потому переставил местами части фразы, но еще ничего не потеряно, еще можно сказать
— …хоть мы и не так давно знакомы, но главное я понял. Горе тебя не сломило, а это вполне могло произойти… Ты добрая, очень добрая. Ты проявляешь участие во всех, кто тебе встречается. А как насчет меня?
— Насчет тебя?
— Разве я не заслуживаю такого же участия? Удели мне немного времени. Пожалуйста…
— Ну, хорошо, — сдается наконец Мария. — Мы идем есть мороженое без Фелипе. Это тебя устроит?
— Это будет превосходно.
…Габриель не может отказать себе в фисташковом (единственное, кроме Фэл, радостное воспоминание
о детстве), а Мария выбирает шоколадное с пралине, карамелью и толчеными миндальными орешками. Они сидят в уличном кафе, на площади, неподалеку от готического собора тринадцатого века, чей фасад забран в деликатные строительные леса, — но общего вида это не портит, а всего лишь навевает грусть: время беспощадно даже к камням, что уж говорить о людях?… Люди слишком беспечны и ведут себя так, как будто ничто и никогда их не коснется:
красят лица и цепляют крылья за спину, изображая ангелов
покупают дешевые сувениры — свидетельство их поспешного пребывания в чужой стране
пьют холодное пиво и граниту[23]
поют хором.
Поющих хором человек сорок, все — девочки-подростки в школьной форме: темно-зеленые юбки-плиссе и такие же пиджаки с затейливым, едва ли не королевским, гербом. Они аккомпанируют себе на гитарах, альтах и скрипках, присутствует даже контрабас. Футляр от контрабаса лежит перед поющими и поощряет зевак: «кладите денежки, не стесняйтесь». Не так уж много они сумели набрать, хоть и поют неплохо, — горстка мелочи и с десяток купюр, как все это разделишь на сорок человек, на сорок девочек? Они самые разные, худышки и толстушки, есть высокие, есть очень маленькие, есть даже светловолосые, есть симпатичные и просто красавицы,
но нет никого прекраснее Марии.
Сидящей напротив Габриеля. Марии нравится мороженое — и Габриелю нравится, ведь благодаря мороженому он наконец увидел язык Марии. До сих пор язык хранился в футляре рта, как какая-нибудь драгоценность, жемчужина, — и вот он явлен миру и явлен Габриелю: ослепительно розовый, влажный, с острым кончиком.
Язык Марии страшно волнует Габриеля: ведь так легко представить, как он совершает бесконечное каботажное плавание по портам Габриелева тела, не пропуская ни одного. Подолгу останавливается в тихих бухтах, которые — с его приходом — перестают быть тихими. О, этот язык, этот корабль, это суденышко, эта лодка, эта крейсерская яхта с корпусом из ценных пород дерева, с роскошным убранством кают!.. С Ульрикой Габриель был кем угодно, но только не поэтом, а марокканка вызывает у него самые возвышенные чувства, что не отменяет…
не отменяет низменности его желаний.
Пусть этот язык столкнется с языком Габриеля, вот и посмотрим — кто кого. Пусть он спустится ниже, и еще ниже, и еще… Вот это будет развлечение, вот это будет рок-н-ролл!..
— Город очень красивый, правда? — спрашивает Габриель, пальцем вылавливая мошку из подтаявшего мороженого.
— Красивый, — соглашается Мария.
— И ты красивая. А сегодня — особенно. Не знаю, почему так…
— И я не знаю.
— Все из-за паралитика? Он тебя преобразил?
— Что ты имеешь в виду? — кусочек миндаля исчезает на языке Марии, как бы Габриель хотел быть этим миндалем!
— Нет… Ничего. Там и вправду никого не было, кроме старых пней?
— Не говори так. Не разочаровывай меня. Они милые люди. А старик — просто прелесть, хотя и зануда немножечко… И знаешь что? Он поможет мне с лошадьми…
— Каким, интересно, образом? —
Габриель чувствует укол в сердце. Он разочарован и горько обманут, и никаким мороженым этого не подсластить. Ведь именно он до сегодняшнего дня распоряжался мифическими конюшнями, живущими в трепетной душе Марии, именно он обязан был найти ей работу по уходу за лошадьми. Но он все оттягивал и оттягивал и — по правде говоря — палец о палец не ударил, чтобы мечта Марии превратилась в реальность. Просто ляпнул —
вот гадина!
Неприятное, несправедливое, мерзкое и скользкое слово, Мария уж точно его не заслуживает! Оно мелькнуло в сознании Габриеля и тотчас исчезло, изгнанное другими словами:
голубиная душа.