#8-Дань Псам

Ты понимаешь? Божок, я к тебе обращаюсь. Слушай слушай внимательно внимательно. Мы те, из кого ты выходишь. Наказанные, наказанные, жертвы правосудия, жертвы своей же глупости, о да, и кто может сказать, что мы не выучили преподанный урок? Кто может сказать? Гляди и гляди, гляди, где мы! Божок, здесь твоя душа, написанная на плоти, на плоти, написанная Кедаспелой, что был некогда слепым но теперь не слеп, ибо может видеть, может видеть, насколько был слеп. Не я ли истинное определение духовности? Слепой в жизни, я смог видеть в смерти - вот определение смертности, дорогое мое дитя. Внимай и внимай, прежде чем придется тебе действовать, прежде чем решишь встать и сесть в кресло судьи. Внимай и внимай, божок, вечному пороку.

И что, спросишь ты, написано на твоей душе? Что здесь написано? Здесь, на плоти твоей души? Ах, но это и будет странствием всей твоей жизни, божок - изучить язык души, изучать и изучать его, одновременно проживая.

Скоро, скоро роды. Скоро пробудится жизнь.

Скоро я сделаю бога.

Уже сейчас бог грезит о справедливости. Ибо, в отличие от Дича, Кедаспела точно сошел с ума. Текст, записанный им на плоти, есть кодекс законов. Законов, из которых родится бог. Подумайте об этом, хорошенько подумайте.

В контексте, скажем, милосердия…

***

Она была снаружи, на дне долины, она встала на колени, опустив голову; тело ее содрогалось в некоем внутреннем ритме. Внимательно поглядев на нее, Сирдомин тихо вздохнул и отвел глаза - почему-то это оказалось труднее сделать, чем раньше, ибо она гипнотизирует, эта девочка - женщина, этот источник разврата. Мысль о том, что падение женщины может быть таким быстрым, таким совершенно - сексуальным, вызвала в нем ужас. Язык приглашения и его внутренняя тьма…

Искупитель пробормотал за спиной: - Сила ее растет. И власть над тобой, Сегда Травос.

- Не хочу быть там, куда попала она.

- Не хочешь?

Сирдомин поглядел на бога. - Самосознание может быть проклятием.

- Необходимым.

- Подозреваю, что так.

- Ты все еще готов сразиться с ней, Сегда Травос?

- Думаю, да.

- Почему?

Сирдомин оскалился: - Не начинай снова, Искупитель. Врагу не нужны причины - враг не хочет выбивать почву из - под своих ног. - Он ткнул пальцем в сторону склонившейся в долине женщины. - В ней нет сомнений. Нет вопросов. Вместо этого она получила силу. Власть.

- Верно, - согласился Искупитель. - Всё верно. Вот почему одержимые сомнениями вечно отступают. Они не способны противостоять самоуверенным. Нет, они виляют, прячутся, они проползают за порядки врага…

- И там каждого слабака ловят и приканчивают. Нет, Искупитель, ты забыл: я жил при тирании. Я пинком распахивал двери. Вытаскивал людей. Ты правда веришь, что неверующих будут терпеть? Скептицизм - преступление. Подними знамя, и они придут за тобой. Искупитель, я поглядел в глаз врага, и они суровы, холодны, лишены всего, кроме ненависти. Я… да, я видел свое отражение. Вижу до сих пор.

Разговор прекратился. Сирдомин снова поглядел на эту женщину, Верховную Жрицу, которая прежде звалась Селинд. Она стала лишь орудием, оружием какой-то большей силы, ее воли, ее голода. Он подозревал: это та самая сила, что гонит нации на войну, заставляет мужей убивать жен, а жен убивать мужей. Сила, способная сокрушить даже душу бога.

“Когда ты встанешь, Селинд? Когда придешь за мной?”

Не такой послежизни он ожидал. “Сражения должны бы кончиться. Враги потерять всякое значение. Боль воспоминаний угаснуть навеки.

Разве смерть не дарит забвения? Святого, идеального равнодушия?”

Она раскачивалась, собирая силы. На такое способны лишь отрекшиеся от себя.

***

Жрикрыс брел по лагерю паломников. Тот и раньше был неопрятным, но сегодня по нему словно бы пронесся ураган. Палатки просели; хижины опасно накренились. Повсюду валяется мусор. Немногие еще живые дети совсем одичали и следят за ним мрачными глазами, едва различимыми на запачканных лицах. Губы их покрылись язвами, животы под обносками раздулись. Им уже не помочь, а если бы и можно было помочь, не Жрикрысу этим заниматься. Мысленно он уже давно бросил человечество, оставил далеко за спиной. В сердце не осталось родственных уз. Каждый дурак мира может либо жить сам по себе, либо стать рабом другого. Лишь два состояния жизни. Все прочее - ложь. И Жрикрыс не желает становиться рабом, Градизена ли, Сэманкелика, пусть они жаждут этого.

Нет, он оставит себе личный мир. Так легче. Чем легче, тем лучше. Важна лишь легкость.