#8-Дань Псам

На улице, что неподалеку от особняка Коля, человек под капюшоном застыл среди толчеи и размышлял о том, что публичное возвращение, которое было задумал, будет не особенно мудрым. В этот миг мимо него, направляясь к “Фениксу”, прошел другой человек, более молодой, но с таким же выражением суровых глаз.

За ним с набережной появились кузнец, его полоумный слуга и женщина с округлыми формами, привлекавшими восхищенные взгляды со всех сторон; они не спеша брели к ночным рынкам Гадроби, и глаза их горели восторгом, свойственным лишь чужеземцам, что впервые прибыли в один из величайших и чудеснейших городов мира.

Вскоре с корабля, с которого сошла эта троица, спустился в ближайшие тени Верховный Жрец, сопровождаемый почти невидимо летящими на озерном бризе пауками. За ними шли два десятка бхок’аралов, нагруженных новыми подношениями и безделушками, которые они сочли неотъемлемой собственностью; обезьянки зубастым шквалом проносились сквозь толпу, сопровождаемые криками удивления, ужаса и гнева (ведь коллекция то и дело пополнялась с помощью кошельков, карманов и ожерелий каждого встречного, оказавшегося в пределах досягаемости когтистых рук).

На борту корабля остался капитан. Женщина одела сейчас свободные, текучие шелка, черные и алые; хмурое лицо ее было совершенно белым в свете луны. Запах в воздухе, какой-то стойкий аромат, пробуждающий воспоминания… о, о разных местах - но случайно ли? Она не верит в случайности.

Поэтому женщина колебалась, не зная, что именно откроет ей первый шаг по земле - возможно, решила она, нужно подождать.

Недолго.

Но достаточно.

В другой части города торговец железными изделиями отослал новое письмо Мастеру Гильдии Ассасинов, потом вернулся в тайную библиотеку, снова склонившись над древними хрупкими книгами. Недалеко от того места сидел караванный охранник в тусклых полосках татуировок и хмуро смотрел на чашу горячего пряного вина, сжатую в больших, покрытых шрамами ладонях; из соседней комнаты доносился детский смех, заставлявший его морщиться.

Между новыми имениями богачей-ростовщиков, недавно считавшихся преступниками, но успевших купить респектабельность, крался неимущий Торвальд Ном. Он был близок к высокой, утыканной зубьями стене одного из особняков. Долги, вот как? Ну, с этим легко разобраться. Растерял ли он свои умения? Никак нет. Скорее… его таланты были отточены за время легендарного и тяжкого путешествия через половину мира. Триумфальное возвращение в Даруджистан подождет. До утра, да, до близкого утра…

В тот же момент времени в комнате над баром “Таверны Феникса” лежал ослабевший от потери крови мужчина; мысленно же он брел по кладбищу прошлого, гладя пальцами края выветренных могильных плит, перешагивая низкие ограды, замечая сорняки, завившие бока пыльных урн. За спиной растягивалась тень юности, с каждым шагом становясь все более тонкой и мутной, готовой разорваться. Он не позволял себе закрыть лицо руками, чтобы не ощутить морщины и шрамы, эти иероглифы возраста, записавшие всю историю напрасно потраченной жизни.

О, плоть можно исцелить, да…

Внизу, среди суеты ревущих, пьяно шатающихся и бормочущих шлюх обоих полов, сидел за личным столиком круглый человечек. Услышав разнесшийся над городом десятый звон, он перестал жевать медовый хлеб, склонил голову к плечу и уставился на дверь таверны.

Прибытия.

Ауры и знамения, восторженное воссоединение и зловещая неизбежность, крылатый ужас и крылатое что-то еще, спасение и освобождение и неминуемые схватки, подлые требования компенсации за единый глоток кислого тут же сплюнутого вина… что за ночь.

Что за ночь!

Глава 4

Мы тонули в лепестках и листьях

На равнине Сетенгара

Где мечты cтолпились словно армии на поле

И восславить красоту бутонов и цветов

Значило забыть о крови, что вспоила каждый корень

На равнине Сетенгара

Мы кричали, мы укрытия искали от цветочной бури

Жизнь давила и хлестала стеблями ветров

Голос шторма был сухим, как бормотание жреца

На равнине Сетенгара

Не услышать слова мудрости в нестройном гуле

Хохоча, цветы неслись за горизонты

Пряное дыхание заставило шататься пьяно

На равнине Сетенгара

Умирать должны мы от пороков и богатств

Каждый раз сдаваясь холоду и тьме земли

Только чтоб невинные глаза раскрыть, родившись

На равнине Сетенгара?

Что за бог сойдет на поле, серп держа в руке

Нас, молчащие стада, подрезать острым осуждением

Души положить в снопы и выдавить, питая

На равнине Сетенгара

Всех зверей угрюмых, как и подобает?

Славу вознесут цветы унылому благословенью света

И деревья ветви вознесут к недостижимой сладости небес

И потоки совершат паломничество к морю

Растворят дожди в себе и плоть и кровь

Устоят холмы среди равнин, и даже в Сетенгаре

Мы мечтаем о конце неравенства

Словно это в наших силах

Мы упились плоскостью равнин

Столь слепые к красоте…

Фрагмент декламации,

Кеневисс Брот, первое столетие Сна Бёрн