8 октября 2008 года

Красный террор начался в 1918 году как ответ на «белый террор» и почитался его творцами подобием якобинского трибунала. Вначале он назывался «законной революционностью», то есть самозащитой новой власти от остатков старой. Однако практика террора очень быстро вышла за пределы условной «необходимой самообороны» и стала тотальной.

Записки дают возможность поразмыслить, чем было все происходившее в это время. Результатом продуманной политики самозащиты революционного правительства? Попыткой искусственного преобразования непролетарских и негородских слоев? Или просто неуправляемой стихией местечкового чекистского произвола?

Печатается по книге: Ужасы чрезвычаек. Большевистский застенок в Харькове и Царицыне. Ростов-на-Дону, 1919.

I. Харьков

«По делам их узнаете их...»

Опустелые чрезвычайки

Чайковская, 16

В самом конце улицы, на краю глубокого оврага, одиноко возвышается пятиэтажный красный кирпичный дом. Его окружают двойным кольцом ров, наполненный водой, и насыпь с проволочными заграждениями. Маленький, узкий мостик ведет в этот застенок XX века, Харьковскую чрезвычайку, — место заключения и суда врагов тех, кто прикрывался именем рабоче-крестьянского правительства.

16 июня 1919 г. вся улица, прилегающие к ней сады, пустыри и огороды, заборы, соседние дома, балконы, крыши, ниши окон — все, куда только можно было проникнуть, залезть, или за что имелась возможность уцепиться, было сплошь усеяно тысячной толпой народа, пришедшей с крестным ходом к жутким помещениям, где больше полугода томились, мучились и умирали сотни жертв «красного террора».

Опустелый дом неподвижно глядит на толпу темными впадинами выбитых окон и обдает пришельцев зловещими волнами противного, сладковатого запаха тления.

В этот день начались раскопки братских могил расстрелянных большевиками людей.

Извлеченные трупы, полураздетые, полусгнившие, сносятся в подвальный этаж, где постепенно заполняют все помещение.

В одной из комнат, тускло освещенные падающим из окон светом, стоят два дубовых гроба с останками генералов Нечаева и Молчанова. Тут же забытый на подоконнике странный, коричневатый, скомканный предмет, по форме напоминающий перчатку, — кожа, целиком содранная с чьей-то руки.

Комнаты подвала мало разнятся между собой. Все они насквозь пропитаны трупным запахом; стены и пол местами забрызганы кровью; на полу, расцвеченные ржавыми пятнами, буреют обрывки тряпья, какие-то рогожи, рваные рубахи, кальсоны. Бьет в глаза яркая, красная вышитая метка «R. N.» на белой ткани наволочки. В одной из комнат целый угол завален экскрементами...

Подвал молчаливо свидетельствует о страшных тайнах, виденных его стенами, о мученичестве жертв. Верхние этажи рассказывают об оргиях палачей. Там, наверху, крови уже нет. На полу во множестве валяются целые и битые бутылки, жестянки из-под консервов, корки и всякий мусор. В кухне грязь. Пол разворочен. Плиты вывернуты и разбиты.

Во дворе, в братских могилах, частью уже раскопанных, лежат трупы казненных. Одна из могил находится возле самого дома, на расстоянии не более 15 шагов от стены, это просто большая яма, заваленная сверху мусором и отбросами.

Другая могила, в овраге, — бывший колодезь. Отрытые тела, еще не перенесенные в подвальное помещение, лежат тут же, на голой земле. У некоторых содрана кожа с рук и подошв; у других по десятку рваных и рубленых ран, попадаются вывороченные руки и ноги, в черепах, между ребрами и под ногтями забиты железные гвозди...

Вот лежит труп мужчины. Его кололи штыком в рот. Удар был нанесен с такой силой, что железное острие прошло насквозь, через черепную кость. А этого зарубили шашкой. Голова еле-еле держится на тонком лоскуте кожи. Кисть руки отрублена. Труп старика. Беднягу, по-видимому, даже не потрудились убивать, а просто зарыли живым. Его рот забит землей, язык ущемлен между зубами, а на теле нет ни одного ранения. Еще удушенная женщина, тоже с ущемленным между зубами языком, с землею во рту. Вот труп, долго валявшийся до того, как быть зарытым. Он объеден собаками. Тазобедренные кости обглоданы начисто. Внутренности и мягкие части пожраны.

Весь день 16 июня продолжается паломничество народа к лобному месту. Многие с ужасом всматриваются в обезображенные тела, стараясь узнать в них близкие, дорогие черты. Ищут и находят. Разыгрываются тяжелые сцены. Раздаются стоны, плач, рыдания...

Священники служат панихиду, после чего толпа с пением: «Кресту Твоему покланяемся, Владыко!» медленно и скорбно расходится по домам.

Вторая «чрезвычайка», на Сумской № 47, носит на себе такие же следы зверских большевистских расправ. Но кроме того, здесь есть еще небольшой памятник пережитых страданий — деревянная доска, на которой обреченные записывали последние мысли, прощальные приветы. Эта запись — сплошной крик отчаянья невинно погибавших людей. В свое время она была перепечатана почти во всех газетах и, вероятно, известна каждому.

«Дорогая мама, ты никогда больше не увидишь своего несчастного Колю».