8 октября 2008 года

— Здесь, только не полковник, а генерал-майор в отставке, — спокойно, с достоинством, не вставая со стула, ответил генерал.

— А, даже генерал! — воскликнул матрос, — еще лучше, очень приятно! — и при этом засмеялся, а вместе с ним загоготал и весь конвой.

Присутствовавшие сидели пораженные. На лице генерала скользнуло волнение, подавляемое сильною волей.

— Вы спрашиваете, здесь ли полковник Молчанов. Я отвечаю на ваш вопрос, что здесь, только не полковник, а генерал в отставке, — без видимого волнения, несколько упавшим голосом произнес генерал.

— Такая-то? — продолжал матрос.

— Здесь, — ответила молодая цветущая женщина, хорошо одетая, с большим узлом постельных принадлежностей в руках.

— А, сразу видно, что спекулянтка, — ухмыльнулся матрос.

Допрос продолжался в том же духе. Опрошенных поочередно вводили к коменданту и обыскивали. Через 2-3 часа из «комендантского дома» вывели людей в одном белье. На основании донесшихся звуков револьверных выстрелов Н. T-ий делает вывод, что этих людей расстреляли.

Однако, по приведенным выше данным раскопок, теперь можно уже определенно установить, что до расстрела жертвы подвергались пыткам и истязаниям.

Прапорщик Смиренномудренский, допрашивавшийся тем же латышом Эдуардом, так характеризует процедуру допроса:

«Безграмотно и бестолково записывались из показаний факты самые несущественные, и совершенно игнорировалось то, что даже с точки зрения большевиков могло иметь какое-нибудь значение; я решительно ни в чем не был виновен, и при всех властях, какие только были в Poccии, я признавался совершенно не способным к военной службе и до этого был на излечении в Крыму. Целые сутки протянулись в неизвестности, утром меня отправили в каторжную тюрьму».

Бестолковость допросов — вот то, на что указывают почти все те, кому удалось вырваться из чрезвычайки. По-видимому, это была одна формальность, которая не имела значения на ход дела, обусловленный иными соображениями.

С. Д. Ильину было предъявлено обвинение в убийстве.

— Помилуйте, — возразил он, — я на своем веку мухи не убил! В чьей же смерти меня подозревают?

— Это не важно. И для нас не обязательно указывать.

Было совершенно ясно, что участь его была уже предрешена. В ту же ночь его не стало. Вот еще один образец допроса:

— Ваша фамилия? Какой партии? Что вы имеете? Вы обвиняетесь в контрреволюции и в агитации против Советской власти: вы выругали Троцкого жидом.

— Помилуйте, когда? Где?

— Тогда докажите, что этого не было. У нас есть на этот счет партийное сообщение.

После этого допроса обвиняемого отправили в камеру и выдерживали до тех пор, пока его родственники не «капитулировали» откупом.

Пытки

При допросах, как мы видели уже, применялись пытки. О том говорят рассказы очевидцев.

Следственная часть чрезвычайки работала обычно по ночам. Арестованного извлекали из камеры часа в 2-3 ночи и уводили куда-то. До оставшихся доносились крики истязуемых, заглушаемые шумом кутежа и пением веселящихся сотрудников коммунистических застенков. Часто допрашиваемых доставляли обратно с обвязанными полотенцем головами, окровавленной спиной и другими отметками коммунистического суда.

Чаще применявшиеся пытки состояли из обваривания кипятком частей тела, уколов под ногти и битья железными шомполами.

Особенно отличался своей жестокостью член «пятерки» Израилит. Он избрал своей специальностью пытать молодежь, бессознательно называвшую имена даже малоизвестных ей людей. Это он пытал Башинского и Якимова, совершивших не одно ночное путешествие в камеру «товарища следователя» Израилита. Но Израилиту было все же далеко до коменданта Чайковской чрезвычайки, Саенки.

В очерке «В каторжной тюрьме» В. Смиренномудренский дает такой портрет Саенки:

«Издерганный дегенерат, кокаинист с браунингом в дрожащей руке, весь в пулеметных лентах, явный садист — он производил жуткое впечатление».

А вот что пишет о нем Носович, пять недель томившийся в Чайковской чрезвычайке:

«И вот мимо нас, построенных в ряды, как на параде, торжественно и самодовольно прошелся злой гений Чайковской улицы, главный бес концентрационного лагеря, „Сам Саенко“, с фатоватым и наглым молодым человеком таинственной профессии, таинственной национальности, „товарищем Эдуардом“. Крики, угрозы расстрела составляли вокруг них ту особую атмосферу, тот всегдашний вихрь, в котором оба вращались».

Разбор дел, чинимых Саенко, не имел ничего общего с судебным следствием. Это было сплошное убийство.

«Среди нашей монотонной жизни, — пишет В. Смиренномудренский, — мы с особенной жутью ожидали приближения рокового автомобиля „товарища Саенки“. Каждый раз он вырывал несколько жертв и убивал — да, просто убивал, стрелял или рубил, смотря по настроению».

Смиренномудренский приводит образец разбора дел Саенкой. Это было уже в то время, когда добровольцы приближались к Харькову. Власти решили расправиться со своими жертвами. 22 июня в каторжную тюрьму явилась комиссия по разгрузке тюрьмы: Саенко в сопровождении председателя чрезвычайного трибунала Буздалина и члена трибунала Пятакова.