80 дней в огне

Перед докладом Гуртьеву расспрашиваю участников поиска. В блиндаже разведчиков уныло коптит светильник в гильзе. Ребята не спят. Вероятно, угадали по нашим лицам о неудаче и молчат, но молчат особенно угрюмо. А я снова переживаю свою вину.

Ахметдинов рассказывает, как выползали из колодца, как поднимались по этажам, как сбросили в лестничную клетку зазевавшегося автоматчика, как дрались в комнате и, наконец…

— Я взял у убитых фрицев солдатские книжки, вот, — и кладет на стол несколько длинных картонных тетрадок — удостоверений.

Разворачиваю одну, читаю фамилию обер-фельдфебеля пехоты, в другой — фамилию солдата, в третьей — тоже солдата, и вдруг… Затянутый в кожаный футляр офицерский документ, я едва не вскрикиваю: удостоверение офицера-танкиста Пауля Егера. На НП сидел фашистский разведчик, танкист. Мои уже догадались: дело успешное, а я бегу к Гуртьеву. Трудно передать мое ликование. Значит, жертвы не напрасны. Поиск оправдал себя. Командир дивизии слушает внимательно. Лицо у него сейчас очень сосредоточенное.

— Так, так, — констатирует он, — наши подозрения верны, — и удовлетворенно улыбнулся.

Гуртьев своеобразный комдив. Он много берет на себя. Он любит многое делать сам, но в штабную работу полковник не вмешивается.

В блиндаже начальника штаба мы обсудили план, как уточнить данные разведки, как разгадать замысел врага.

…Настала ночь. Какая по счету, не помню. Сутки слились друг с другом. Они терялись, сдваивались, полные утомления и тревог.

Я работал. Вопрос, который меня тревожил, дергал нервы, не находилось ответа. А разведчик не имеет права попадать в тупик. Между тем как объяснить загадку? Против нас уже который день находится некий таинственный запасный батальон. Он вступил в бой с первых же дней. Мой предшественник подробно о нем докладывал. Озадачивало одно: почему запасный батальон будто бессмертный? Меняются полки, дивизии, а ему хоть бы что.

Но как ответить на вопрос, раз нет пленных! Их становится брать все труднее и труднее. И вот пытаюсь поговорить с мертвыми. Читатель, наверное, подумает: игра в метафизику. Спятил, окончательно спятил капитан в норе гуртьевской штольни!

Нет, не спятил, но мертвых я заговорить заставил. В остальном помогли бойцы. Начальник разведотдела армии подсказал мне верное решение вопроса, сам бы я ни за что не додумался. Сибиряки нашей дивизии умные, понимающие ребята. Они охотятся за врагами по-таежному и, когда не удается захватить живьем фашистского зверя, отбирают у убитых документы. Их письма и солдатские книжки несут ко мне. Они тоже могут объяснить многое. Письма убитых рассказывают не только о настроениях солдат противника, не только о их личных делах, но и дают сведения тактического характера. Прочитываю одно письмо за другим и стараюсь ориентироваться в обстановке.

Вот наследство ефрейтора Ганса Коха. Кох — статный, красивый мужчина с умным продолговатым лицом, таков он на семейном фотоснимке, найденном в бумажнике. Он нижний чин таинственного запасного батальона. Но дело не во внешности, а в его письмах. В них много личного, интимного, много даже законной тоски по жене, детям, родному дому. Затем — типичная для солдат 6-й армии воинственная истерия, обещание штурмовать… Сибирь. Но это в первом письме, во втором, тоже неотправленном, уже другая песня, в нем жалобы на трудности жизни, вздохи и сетования в ужасно безводной степи. Степи, где негде напиться, не из чего развести костер.

Ого! У нас в Сталинграде как будто подобной пустыней не пахнет. Быстро переворачиваю страницу, чтобы узнать, когда датировано письмо, — совсем недавно. Убитый гитлеровец его написал лишь три дня назад.

Читаю письмо другого солдата, свежее письмо, и в нем снова степь. Вывод напрашивается сам собой. Часть батальона воевала где-нибудь под Котлубанью и ее только что перебросили сюда. Напрашивается и другой вывод. Запасный батальон — фикция, маневренная группа. Может, в него целую дивизию спрятали хитрые фашистские стратеги. Читаю следующее письмо — то же самое. Даже руки дрожат. Наконец открыты тайны пресловутого запасного батальона! Значит, проговорились мертвецы. Отлично!

Наверху бомбят. Настойчивый прерывистый гул долетел даже сюда. Временами земля дрожит от близких разрывов.

Вдруг — оглушительный треск и темнота. Взрывной волной опрокинуло гильзы. Штольня наполняется пылью, едкой, противной, заползающей в горло, в легкие. И сразу мысль: обвалился потолок. В коридоре суматоха, кто-то бегает, кто-то кричит.

— Засыпало! — раздается голос.

Да, это страшно. К такому мы не привыкли. Воевать — одно, а вот вдруг очутиться живым в могиле — другое. И люди, не боящиеся никакого черта, бледнеют. Начинается паника. Я сам чувствую, как холодный, отвратительный пот ползет по спине. Хочется бежать, но куда? Вокруг темнота и много песка, который сыплется с потолка.

— Прошу товарищей не сходить с мест. Спокойствие! Ждите моих указаний.

Это сказал Гуртьев. И — суматоха стихает.

— Товарищ полковник, разрешите приступить к самооткапыванию! — доносится голос командира взвода связи Хамицкого.

— А чем?

— Руками.