812c16bc4d48fdee984253428f1a0f6d

- Фрэнк, я хочу кое о чем у тебя спросить. Я поистине в замешательстве из-за событий прошлой ночи. Мы обедали очень благоразумно, даже слишком хорошо. Сегодня утром я обнаружил, что ты вручил мне чек, а кроме того, нашел в кармане жилета стофранковую банкноту. Я попросил ее у тебя в конце? Выклячил, как говорят французы, - добавил Оскар, делано рассмеявшись.

Я кивнул.

- Это ужасно! - воскликнул Оскар. - Как ужасна бедность! Я забыл, что ты вручил мне чек, я был в такой нужде, так боялся, что ты уйдешь и ничего мне не дашь, что попросил у тебя деньги. Ну разве бедность не ужасна?

Я кивнул, не в силах что-либо ответить. Факты были столь красноречивы.

Оскар не мог долго испытывать отрезвляющую жажду самобичевания, она не была глубокой. Вскоре он уже говорил столь же весело и беззаботно, как всегда.

После окончания ланча я спросил:

- Ты ведь не забыл, что выезжаешь в четверг вечером?

- А ведь верно! - воскликнул Оскар, к моему удивлению. - Четверг очень скоро, я не знаю, смогу ли поехать.

- Что, черт возьми, ты хочешь этим сказать? - спросил я.

- Знаешь, по правде говоря, у меня долги, мне не хватает денег на их выплату.

- Но я дам тебе еще денег, - закричал я, - сколько тебе нужно, чтобы расплатиться с долгами?

- Думаю, еще пятьдесят. Как мило с твоей стороны!

- Принесу деньги завтра утром.

- Пожалуйста, банкноты, сможешь? Французские. Некоторые мелкие долги нужно заплатить сразу, а время поджимает.

Я счел это пустяком. На следующий день за ланчем вручил Оскару деньги, французские банкноты. Вечером я сказал ему:

- Ты ведь знаешь, мы выезжаем завтра вечером. Надеюсь, ты будешь готов? Я купил билеты на   «Train de Luxe».

- О, мне так жаль! - воскликнул Оскар. - Я не смогу собраться.

- Что на этот раз? - спросил я.

- Снова деньги. Новые долги всплыли.

- Почему ты не можешь мне честно сказать, сколько ты должен? Я выпишу тебе чек на эту сумму. Не хочу вытягивать из тебя информацию по крупицам. Назови сумму, которая тебя освободит, и я тебе ее выдам. Я хочу, чтобы ты идеально провел полгода, а как ты сможешь это сделать, если тебя беспокоят долги?

- Как ты добр ко мне! Неужели правда?

- Конечно.

- На самом деле? - переспросил Оскар.

- Да, - сказал я. - Назови сумму.

- Думаю, наверное...еще пятьдесят - не слишком много?

- Отдам тебе деньги завтра. Ты уверен, что этого хватит?

- О да, Фрэнк, но давай выедем в воскресенье. Воскресенье - прекрасный день для путешествий, везде так скучно, что этот день можно провести и в поезде. Кроме того, по воскресеньям во Франции никто не путешествует, так что мы сможем разместиться в поезде с комфортом. Фрэнк, тебе подойдет воскресенье?

- Конечно, подойдет, - рассмеялся я, но через день-два Оскара охватило смущение, он снова сказал мне, что это - из-за денег, потом признался, что сначала боялся, что я не захочу заплатить все его долги, когда узнаю сумму, так что решил сообщать мне о них постепенно, чтобы я точно заплатил хотя бы что-то. Это жалкое, плачевное признание внушило мне страх за Оскара. Было видно, что он поднаторел в подобных мелочных трюках, и у него слишком мало гордости. Конечно, из-за этого я не стал меньше восхищаться его качествами, был столь же полон решимости дать ему заслуженный шанс. Если его можно было спасти, я был решительно настроен это сделать.

Мы встретились на Лионском вокзале в воскресенье вечером. Я нашел его за обедом в кафетерии: на столе было как-то на удивление много пустых бутылок. Оскар выглядел ужасно угнетенным.

- Фрэнк, со мной кое-кто обедал, друг, - попытался объяснить Оскар.

- Почему он не подождал? Мне хотелось бы на него взглянуть.

- О, это - не тот человек, который мог бы тебя заинтересовать, Фрэнк, - ответил Оскар.

Я сел за его столик и заказал чашку кофе в ожидании поезда. Оскар был ужасно мрачен, с трудом говорил, я не мог разобрать ни слова. Время от времени он тяжело вздыхал, и я замечал, что глаза у него красные, словно он плакал.

- В чем дело? - спросил я.

- Расскажу позже, наверное. Очень тяжело, расставание - словно смерть, - и глаза Оскара наполнились слезами.

Вскоре мы сели в поезд и поехали в ночь. Я был настолько беззаботен, насколько это было возможно. Я думал о том, что наконец-то освободился от журналистики, и теперь еду на юг, чтобы писать книгу о Шекспире, и Оскар тоже будет работать в столь приятных условиях. Но мне не удавалось добиться от него ни единой улыбки, он сидел угнетенный, время от времени безнадежно вздыхал.

- Ради всего святого, скажи, в чем дело? - закричал я. - Вот ты едешь к солнечному свету, к голубым небесам и Средиземному морю винного цвета, и при этом ты недоволен. Мы остановимся в гостинице возле маленькой пропеченной солнцем долины, ведущей к морю. Ты будешь ходить из гостиницы по ковру сосновых игл, в долине у твоих ног будут цвести фиалки и анемоны, тебя будет услаждать аромат розмарина и мирта, а птица, вместо того, чтобы петь от радости, сложила крылья и повесила голову в хандре.

- О, не надо, - воскликнул Оскар и посмотрел на меня глазами, полными слёз. - Фрэнк, тебе не ведома великая романтическая страсть.