813

Ленорману показалось, что он слышит дыхание этого существа и даже различает его глаза, сверкающие, острые глаза, которые, словно огненные стрелы, пронзали потемки и видели сквозь мрак.

Пьер Ледюк в кровати слегка вздохнул и повернулся.

Снова тишина.

Существо неуловимыми движениями проскользнуло вдоль кровати, и на белизне свисающих простынь обозначился темный силуэт.

Если бы господин Ленорман протянул руку, он коснулся бы его. На сей раз он отчетливо различил это новое дыхание, которое чередовалось с дыханием спящего, и ему почудилось, будто он улавливает и звук биения чужого сердца.

Внезапно вспыхнул свет… Мужчина включил проекционный электрический фонарь, полностью осветивший лицо Пьера Ледюка. Однако сам мужчина оставался в тени, и господин Ленорман не смог его разглядеть.

Увидел он лишь нечто блеснувшее и вздрогнул. Это было лезвие какого-то ножа, и нож этот, заостренный, тонкий, скорее стилет, чем кинжал, показался ему точно таким, как тот, который он подобрал возле трупа Шапмана, секретаря господина Кессельбаха.

Изо всех своих сил он удержался, чтобы не наброситься на мужчину. Прежде ему хотелось узнать, зачем тот пришел…

Рука ночного гостя поднялась. Ударит ли он? Господин Ленорман рассчитал расстояние, чтобы успеть остановить удар. Но нет, то был не жест, нацеленный на убийство, а жест предосторожности.

Если Пьер Ледюк шелохнется, если попробует позвать на помощь, тогда рука опустится. И мужчина склонился над спящим, словно разглядывая что-то.

«Правую щеку, – подумал господин Ленорман, – шрам на правой щеке… Он хочет удостовериться, что это действительно Пьер Ледюк».

Мужчина слегка повернулся, но видны были лишь его плечи. Однако одежда, плащ находились настолько близко, что слегка касались занавесей, за которыми прятался господин Ленорман.

«Одно движение с его стороны, – подумал он, – малейший признак беспокойства, и я схвачу его».

Но мужчина не шелохнулся, целиком погруженный в свое исследование.

Наконец, переложив кинжал в руку, державшую фонарь, он поднял простыню на кровати, сначала едва-едва, потом побольше, еще и еще, так что левая рука спящего открылась и обнажилась ладонь.

Луч фонаря осветил эту ладонь. Мизинец был отрезан на второй фаланге.

Пьер Ледюк снова шевельнулся. Свет тотчас погас, и с минуту мужчина, выпрямившись, неподвижно стоял возле кровати. Решится ли он нанести удар? Господина Ленормана охватил страх перед преступлением, которому ему так легко было помешать, но которое, однако, он хотел предотвратить лишь в решающий момент.

Долгое, очень долгое безмолвие. Внезапно Ленорману почудилось видение, впрочем, неотчетливое, видение поднимавшейся руки. Он инстинктивно шевельнулся, протянув над спящим свою руку. В движении обе руки столкнулись.

Глухой возглас. Человек наносил удары в пустоту, защищался наугад, потом подбежал к окну. Но господин Ленорман набросился на него и двумя руками схватил за плечи.

И сразу же почувствовал, как тот уступает и, более слабый, беспомощный, отказывается от борьбы, стараясь выскользнуть из его рук. Изо всех сил Ленорман прижал его к себе, согнул пополам и уложил навзничь на пол.

– А-а! Я поймал тебя… я тебя поймал, – торжествующе прошептал он.

Он испытывал особое упоение, заключив в свои неумолимые объятия этого страшного преступника, это отвратительное чудовище. Он ощущал себя живым, содрогаясь от отчаянной злобы, два их существа спутались, дыхания перемешались.

– Кто ты? – спросил он. – Кто ты?.. Давай, говори.

Он сжимал тело врага со всевозрастающей энергией, ибо у него создалось впечатление, будто это тело уменьшается в его руках, растворяется. Он сжимал все сильнее… и сильнее…

Внезапно он вздрогнул с головы до ног, почувствовав крохотный укол в горло… В отчаянии он сжал врага еще крепче: боль усилилась. И он понял, что мужчине удалось вывернуть свою руку, дотянуться ладонью до груди и выставить кинжал. Рука, разумеется, была обездвижена, но по мере того, как господин Ленорман затягивал узел своих объятий, острие кинжала глубже вонзалось в подставленную под удар плоть.

Он слегка откинул голову, чтобы уклониться от этого острия, но оно последовало за его движением, и рана расширилась.

Тогда он замер, его осаждали воспоминания о трех преступлениях и все то ошеломляющее, ужасное и неотвратимое, что было связано с этой маленькой стальной иглой, которая касалась его кожи и неумолимо впивалась все глубже…

Вдруг отпустив добычу, он отскочил назад. Потом хотел снова перейти в наступление, но было поздно.

Перекинув ноги через окно, мужчина прыгнул.

– Осторожно, Гурель! – крикнул Ленорман, зная, что Гурель находится там, готовый принять беглеца.

Он выглянул в окно.

Шуршание гальки… тень между двумя деревьями… стук калитки… И больше никаких звуков… Никакого вмешательства…

Забыв о Пьере Ледюке, он позвал:

– Гурель!.. Дудвиль!..

Никакого ответа. Глубокое ночное безмолвие сельской местности…