8том. Литературно-критические статьи, публицистика, речи, письма

Пение соловья передает торжество любви. Звонкий серебристый голос жаворонка возвещает влюбленным наступление дня. Марго и Марьон, возлюбленные отнюдь не трагические, не возмущаются этим, не доходят до того, чтобы, подобно Джульетте у Шекспира, проклинать эту славящую зарю песню, которую возлюбленная Ромео называет режущим уши криком, противным hunt's up [175]. Они не вспоминают народное поверье, будто жаворонок поменялся глазами со своей приятельницей — жабой. Не говорят, как благородная дочь Капулетти: «Это жаворонок поет так нескладно, нестерпимо фальшивит и пронзительно вопит. Люди уверяют, будто он мастер красиво соединять звуки; неправда — нас-то он ведь разъединяет».

Като, которую заря застала врасплох с дружком, не гневается на безвинного певуна; наоборот, она считает его надежным будильником, чьим предупреждением не следует пренебрегать. Она только говорит возлюбленному, отказывающемуся разомкнуть свои объятия:

Я слышу жаворонка пенье
На утре дня.
И если ты, мой милый, честен —
Оставь меня.
Ходи на цыпочках, мой милый,
Дыши едва,
Отец мой, как на грех, услышит —
И я мертва.

Простушки наших песен «одинешеньки» идут к ручью; там у них бывают опасные встречи, и не раз они возвращаются оттуда в слезах. Добряк Грёз, совсем еще молодым приехавший из Турнюса в Париж, но сохранивший и там крестьянский дух, наверно, напевал, делая наброски «Разбитого кувшина», какую-нибудь песенку родных мест, какие-нибудь стишки вроде следующих:

— Послушай-ка, не плачь, красотка,
За мной не пропадет!
— Не сотню золотых дала я —
Деньгами не вернешь.

Народная песня простодушно и вместе с тем лукаво передает самозабвенность первой любви у девушек. Достаточно привести для примера следующие премилые, хорошо известные строфы, которые я заимствую из журнала, издаваемого Эмилем Блемоном и Анри Карнуа.

Ах, любовь нежна и прекрасна!
Если тетушка разрешит,
Я, конечно, тоже согласна.
Если ж тетушка не велит, —
В монастырь мне идти, несчастной!

Ах, любовь нежна и прекрасна!

Только я в монастырь удалюсь,
Если тетушка не согласна.
За родителей стану молиться,
Но за тетушку не помолюсь.

Мельник в наших поэтических песнях чаще всего удачливый волокита, фат, вертопрах, лихо разбивающий сердца. Таким мы его видим в знакомой всей Франции песенке о мамзель Марьянне. Эта Марьянна часто «гнала на мельницу осла, мешки с зерном на нем везла». Однажды галантный мельник присоветовал ей: «Вот здесь осла и привяжите», — и зазвал на мельницу.

Пока крутились жернова,
Болтала с мельником она.
Осла Мартина волки съели.
Марьянна, что же вы глядели?
Погиб, погиб Мартин-осел,
Что к мельнику пришел.

Едва ж заплакала она, —

Ей денег отсчитал сполна
Влюбленный мельник без обмана, —
Ах, милая мамзель Марьянна! —
Чтоб с ней другой Мартин-осел
К отцу ее пошел.

Отец на ослика глядит

И дочке сразу говорит:
«Марьянна, что это такое?
Кто там плетется за тобою?
От нас другой Мартин-осел
На мельницу пошел.

Он был со светлым животом,

Совсем не так вертел хвостом.
Скажи-ка, нет ли тут обмана?
Да-с, милая мамзель Марьянна,
Да, не такой Мартин-осел
На мельницу пошел».

Ослик мадемуазель Марьянны, которого съел волк, — символичен. Не подчеркивая сверх меры некое, в сущности, довольно обыкновенное происшествие, песенка содержит назидание. Но иногда муза, вернее, музочка полей и лесов, говорит более возвышенным тоном, становится романтичной, кротко-трагической и рисует нам девиц весьма щекотливых в отношении своей чести. Такова распространенная в Брессе и Лотарингии песня о девушке, притворившейся мертвой, «чтобы честь свою соблюсти». Таковы задорные стишки о девушке, вырядившейся драгуном, чтобы разыскать парня, обольстившего ее и вернувшегося в армию.

В Париже надо ей
Одеться поскорей:
И вот на ней уже мундир драгунский.
Кокарда, эполеты —
Наряда лучше нету!