9 1/2 weeks

мы играем в одном клубе и ишачим в одном заведении. Он часто затягивает работу,

а потом ему приходится брать ее домой.

Он зайдет в восемь часов. Вечно одна и та же история: работа, которую он должен

был сделать две недели назад, не сделана,

и он паникует. Я в самом деле очень огорчен. Мы пойдем в спальню, а ты можешь

остаться здесь и посмотреть телевизор.

- Я предпочитаю вернуться домой, - говорю я ему.

- Вот этого я и боялся! Нет. Останься. Мы сейчас поедим, а потом ты

постараешься убить время, час или два.

Позвони матери, какой-нибудь подруге. У нас впереди будет еще целая ночь. Он

точно уйдет до десяти часов. Хорошо?

- Я никогда не звоню матери, чтобы "убить время". Впрочем, сама идея

убивать время мне отвратительна. Два

часа... Если бы у меня с собой были хотя бы мои бумаги...

- Ну, тогда разберись вот с этим, - говорит он, протягивая мне портфель с

таким услужливым видом, что я начинаю

хохотать.

- Хорошо. Найду себе что-нибудь почитать. Но в спальню пойду я. Не хочу,

чтобы твой приятель знал, что я здесь.

Если он не уйдет в десять часов, я явлюсь к вам, накинув на голову простыню,

верхом на метле и буду делать непристойные

движения.

- Гениально!

Вид у него очень довольный.

- Я все же перенесу телевизор в спальню на тот случай, если тебе станет

скучно. А после обеда схожу и куплю в

киоске журналы, чтобы ты смогла посмотреть, какие непристойные жесты ты

забыла...

- Большое спасибо...

Он строит гримасу.

После бифштекса и салата, мы пьем кофе в гостиной, сидя рядом на мягком

диване, обитом голубой хлопчатой

материей, не новой и вытершейся на углах.

- Как ты варишь кофе? - спрашиваю я.

- Как варю кофе? - озадаченно спрашивает он. - Просто. Пользуюсь

кофеваркой. Это нормально, по-моему?

- Послушай, я готова отказаться от журналов, если ты мне достанешь вон

того Жида в белой блестящей обложке,

там, наверху на полке, слева. Я обратила на него внимание, когда мы ели. Я

всегда находила, что он непристоен.

Но когда он достает Жида, оказывается, что он на французском. А Кафка,

который упал на пол, пока он доставал

Жида, на немецком.

- Ничего, - говорю я. - У тебя нет, случайно, Сердечных горестей Белинды?

Или лучше даже Страстей в бурную

ночь?

- Я очень огорчен, - отвечает он. - Я не думаю, что...

Его огорчение, стеснительный тон еще больше выводят меня из себя.

- Тогда, пожалуйста. Войну и мир в том, помнишь, прелестном и тонком

переводе на японский...

Он кладет книги, которые держал в руках, и обнимает меня:

- Кошечка моя...

- Мне кажется, - говорю я самым неприятным голосом, - что называть меня

"кошечкой" еще рановато. В конце

концов, мы знакомы всего девяносто шесть часов...

Он прижимает меня к себе.

- Послушай, - говорит он, - я вправду очень огорчен. Я вижу, что

получилось очень нехорошо. Сейчас я отменю

это...

Но в ту минуту, когда он собирается снять трубку, я начинаю чувствовать

себя смешной. Я откашливаюсь,

сглатываю слюну и говорю ему:

- Пусть все будет как есть. Я вполне могу часа два почитать газету, а

если ты дашь мне бумаги, то я напишу

письмо, которое должна была отправить несколько месяцев тому назад. По крайней

мере, совесть будет чиста. Мне нужна

еще авторучка.

Он явно испытывает облегчение, идет к большому дубовому секретеру,

который стоит в другом конце комнаты,

достает оттуда несколько листов кремовой очень тонкой бумаги, и вынимает

авторучку из внутреннего кармана пиджака.

Потом переносит в спальню телевизор.

- Надеюсь, что ты не сердишься. Это больше не повторится.

В ту минуту я еще не знала, до какой степени он сдержит слово.

Когда звонит внутренний телефон, я уже лежу на его кровати, опершись

спиной о подушку, подняв колени и держа

в руке авторучку, тяжелую и приятную на ощупь. Я слышу, как мужчины здороваются,

но когда они начинают спорить, не

могу разобрать ни слова.

Я пишу письмо ("...я встретила этого парня несколько дней тому назад,

начало приятное, он ничем не похож на

Джерри, который теперь совершенно влюблен в Хэрриет, ты помнишь его..."), бегло

просматриваю Таймc и читаю в Пост

свой гороскоп: "Вы слишком легко пренебрегаете теориями, потому что в них не

верите... Утренние часы лучше посвятить

неотложным покупкам..."

"Хотела бы я хоть раз в жизни понять свой гороскоп", - подумала я.

За те несколько часов, которые я провела с этим человеком, я не успела

рассмотреть его спальню. Теперь я вижу,

что и рассматривать-то нечего. Комната очень большая, с очень высоким потолком.

Пол покрыт тем же серым ковролином,

что передняя и гостиная. Стены белые и совершенно голые. Кровать хотя и

огромная, но в подобном окружении кажется

маленькой. Простыни белые и свежевыглаженные, как в понедельник: значит, он так

часто меняет простыни? Одеяла серые,

а покрывала нет. Слева от кровати два высоких окна, на них - белые бамбуковые

шторы. С одной стороны кровати стул, на

котором сейчас стоит телевизор, с другой - тумбочка из того же дерева, что и

кровать. На тумбочке лампа под белым

абажуром, подставка белая с синим, похожая на китайскую вазу, лампочка 75-

ваттная. Лампа очень изящная, но я думаю,

что свои немецкие и французские книжки этот тип читает не здесь: лампочка для