9 1/2 weeks

не делал). Все это говорилось мягко, но

даже в этой мягкости сквозил какой-то кошмар. Это давно забытое воспоминание

всплывает в моем мозгу. Но сейчас все

гораздо хуже. Все, что он делал со мной эти недели, было не так унизительно, как

эта насильственная плотская близость.

Быть привязанной к постели, ползать по полу, жить в наручниках, нет, это все

раем покажется с теперешним положением,

когда я подставляю ему ягодицы, как на блюде, а кровь кипит у меня в жилах,

гудит в ушах...

Естественно, дело кончается тем, что я кричу. Он перестает хлестать меня,

но не отпускает. прохладная ладонь

гладит меня по коже, по телу пробегают пальцы; рука подсовывается под мой живот,

спускается по ляжкам к коленям,

скользит по ногам.

- Дай мне вазелин, который ты принесла, - говорит он женщине, - и держи

крепко ее руки.

Он раздвигает мне ягодицы, глубоко засовывает палец в мой задний проход,

а другой - между половыми губами;

вторая его рука по-прежнему скользит между моими ногами. У меня напрягаются все

мышцы. Перед закрытыми глазами

вертятся желтые спирали; я стараюсь сосредоточиться на них. Скриплю зубами,

вонзаю ногти в ладони; я в большем

отчаянии, чем была тогда, когда он побил меня в первый раз.

- Я больше не могу, прошу тебя, не...

А мое тело начинает медленно двигаться в такт движениям его пальцев. Я

выгибаюсь, дрожу.

- Ты думаешь, что знаешь, что хочешь, лапочка, - говорит он шепотом прямо

мне в ухо, - а на самом деле ты

делаешь то, что хочет твоя п...да.

Еще один сильный толчок. Я кричу.

- Заставь ее замолчать, - говорит он женщине, и своей надушенной ладонью

она зажимает мне рот. Я изо всех сил

кусаю ее, и она заталкивает шарф мне в рот. Потом рот мне освобождают, и его

руки ласкают меня, пока я снова не кончаю,

в этот раз намного быстрее.

- Умоляю тебя, я больше не могу, дай мне кончить...

Он входит в меня все глубже, и я больше не могу говорить, но продолжаю

повторять:

- Умоляю тебя...

Я рухнула на постель и рыдаю под подушкой; рыдания глухие, будто

доносящиеся издали. Язык у меня между

ляжками. Подушку снимают. Его тело над моим, но язык по-прежнему там, между

моими ногами, и он заставляет меня

стонать.

Моя голова у него на плече, он лежит рядом со мной, крепко обнимая меня;

его пальцы у меня во рту, она сидит на

нем верхом. Когда он кончает, наши глаза - ее и мои - на мгновение встречаются.

* * *

Я еду в метро. Два месяца. Чуть больше девяти недель. Два месяца тому

назад я потеряла всякий контроль над

собой. Напротив меня сидит мальчик; кудри падают ему на лоб, рубашка

расстегнута. В руках - раскрытая книга. Я смотрю

на него долгим взглядом. Все тело мое расслаблено. Он отвечает на мой взгляд,

пытается раза два улыбнуться. Я скрестила

руки на коленях. Я не улыбаюсь. Я осознаю свою новую власть, и мальчик, я

полагаю, тоже. Впрочем, должно быть дело

идет не о новой власти, а о старой, о существовании которой я не догадывалась.

Я схожу на 4-й Западной улице. Мальчик вытягивает шею, чтобы на меня

посмотреть, открывает рот, когда я

смотрю на него, и неловко поднимается, чтобы тоже выйти, но двери закрываются.

Этот мальчик почувствовал, что во мне происходит. Это сочится из всех

моих пор. За эти месяцы я узнала о себе

кучу вещей, и узнаю что-то новое каждый вечер. "Что-то новое", - шепчет голос в

моем мозгу. Осознанная новая власть:

уязвимость, извращенная при этом, потому что это полная уязвимость и такая же

естественная, как трава в лугах или

асфальт в Нью-Йорке. Покорность. Возьми меня. Все что хочешь делай со мной,

неважно что, возьми меня, если хочешь,

убей. Но прежде всего, стань моим господином. Посмотри на меня, посмотри на

меня: глаза мои закрыты, влажные волосы

раскинуты по подушке, твои пальцы лежат на моей щеке. Даже больше того: скажи

мне тихо, что ты будешь меня бить, что

ты посадишь меня на цепь у ночного столика и будешь кормить, как рабыню. Заставь

меня есть тебя, пить тебя между

куском жареной рыбы и картофелем, поднеси стакан вина к моим губам, пока

жидкость не потечет мне в горло. Я закрыла

глаза, это ты должен знать, как подносить стакан к моим губам, а не я. Вино

течет по подбородку, и его некому вытереть;

синяки, крик, приглушенный на первый раз. Видеть, как ты проводишь пальцем по

моим ссадинам, с закрытыми глазами

чувствовать, как снова твердеет твой член.

Прошли недели, и я уже не могу заглушать крик. Может быть кровь, если бы

брызнула кровь... Что бывает, если

тебя выпорют до крови? Трудно представить себе то, чего не пережил. Если вы

никогда не выли от боли, потеряв всякую

власть над собой, вы не можете себе представить, что это такое. Теперь я знаю,

что это: это похоже на оргазм, на то, как в

тебе поднимается оргазм. Сначала крик, где-то далеко, внутри меня, у него есть

что-то общее со мной и вместе с тем нет

ничего общего со мной. Я не отвечаю за этот крик. Вовсе нет.

Мое тело уступает, открывается, разрывается. Нет границ, нет преград.

Чужие, далекие крики. Нет, я за них не

отвечаю.

Позади годы бесконечного трюкачества. Возвышающая меня власть над собой и

умение изобразить экстаз, которое

она доставляет. "Ах, дорогой мой, дорогой мой". "Динамит в постели", - сказал