90 миль до рая

Охранники зашли первыми. За ними – яйцеголовый цэрэушник-очкарик Клайд Пилсбери с серебристым кейсом, присланный из Вашингтона по настоянию конгрессмена от Флориды для защиты «видного республиканца» от людей вездесущего Кастро. Из кейса достали детекторы. Проверили комнаты одну за другой на предмет взрывных и подслушивающих устройств. Каноза, дождавшись кивка начальника своей службы безопасности, понял, что все в порядке. Охранники покинули помещение. Двое остались у входной двери снаружи, остальные рассредоточились по своим постам в коридоре, в холле возле ресепшена на этаже и в номере напротив. Войдя, Каноза упал на кожаное кресло перед плазменным экраном и вытянул ноги, продолжая читать статью.

Севилья со знанием дела направилась к выкрашенным в белый цвет бамбуковым жалюзи и ловким рывком шнура запустила в комнату свет. Затем почти бесшумно отодвинула по смазанным предварительно рельсикам дверцу просторной террасы с пальмами, и легкий бриз Бискайского залива не спеша заполнил комнаты. Потом, ничуть не смущаясь, Севилья опустилась на колени перед мистером Канозой, расстегнула ширинку на его брюках ручной работы от Лучано Барбера и приступила к привычной для себя процедуре, исполняя роль Моники Левински, умудрившейся развеять вековые легенды о целомудрии Овального кабинета тремя минутами минета. При этом дон Каноза не мнил себя Клинтоном, сегодня он считал себя не менее могущественным человеком, а Севилья не воображала себя Моникой – для мисс Ортеги организация орального удовольствия являлась лишь составной частью ее работы по ублажению VIP-клиентов.

Мистер Каноза закончил чтение статьи одновременно с эякуляцией. Севилья была довольна тем, что дон Орландо, хоть и не оторвался от занимательного чтения, все же погладил ее по волосам и один раз нежно потрепал за ухо. Выйдя за дверь, она спросила у охранников:

– У меня на губах сперма не осталась?

– Нет, – в один голос ответили «гоблины», и каждый продолжил заниматься своим делом: телохранители – стоять у двери, Севилья Ортега – встречать еще одного «VIPa» из Японии.

Спустя час дон Орландо вызвал Сикейроса и приказал привезти Летисию. Он не видел ее уже неделю и успел соскучиться по этой горячей красотке. Страсть к Летисии была слабостью дона Орландо. Пресмыкающиеся перед ним доступные твари, у которых на лбу высвечивалось слово «алчность», не вызывали в нем чувства ревности. Они были глупы, корыстолюбивы, неправдоподобны в словах и движениях. Другое дело Летисия. Она реально не дорожила связью с ним. И от этого у Канозы сносило голову. Она брала деньги и принимала подарки без особого восторга, позволяла себе обидные реплики в его адрес, а иногда и вовсе без всякой конспирации наставляла ему рога. Ее «грасиас» было холоднее льда в морозилке. Не он, так другой. И это заводило Канозу. Он ненавидел ее и одновременно безумствовал без нее. Она не любила его, так же как и другие, но в довесок не уважала его и не кичилась дружбой с ним. Ей было все равно. И ее безразличие не выглядело наигранным, ведь она даже не знала, от кого родила. Хотя теперь это неважно. Два с половиной года назад она потеряла ребенка… Не без участия дона Орландо. К тому же она слишком быстро нашла в себе силы утешиться после смерти Альфонсито. Казалось, на свете не существовало причины, способной растрогать ее и выбить из колеи безбашенную валькирию. Жить для себя и получать удовольствие – было ее девизом и со временем превратилось в диагноз дона Орландо.

Он, тот, которого боялись, перед которым трепетали, стал комплексовать перед ней и волноваться, как мальчик, перед каждым ее приходом…

Дон Орландо нервничал. Он ждал Летисию примерно так, как плохо знающий предмет студент ожидает неподкупного экзаменатора. Лучше бы его съедало чувство вины за смерть ее ребенка. Похоже, заниматься детьми становилось его вынужденным хобби… Он бы оправился. Но нет, чувства вины не было. Наверное, потому что Летисия сама была далека от страданий. В ее поведении с тех пор абсолютно ничего не изменилось. И это равнодушие матери к потере самого дорогого разжигало в нем еще большую страсть. То, что для любой другой женщины явилось бы непоправимой катастрофой, для этой сучки, казалось, ничего не значило. Законченная стерва обладала стальными нервами. Она никак не реагировала на его редкие угрозы и открыто высмеивала его наказания, не сомневаясь в их кратковременности. Она сделала его больным человеком. Она сама была его самым страшным наказанием… Он бы убил ее, если бы наверняка не знал, что она умрет с гордой улыбкой на устах, так и не смирившись перед его превосходством и лишь усилив своей смертью свое превосходство над ним. Как же он ее ненавидел! Как-то в ссоре он даже сказал ей: