900 дней в тылу врага

Однажды по деревне прошел слух, что Соколов собирается демонстрировать высший класс верховой езды. Все побежали на гумно. Виктор уже гарцевал там на коне. Он попросил отойти всех в сторону, отъехал подальше, разогнал коня и помчался к изгороди. Мы ожидали красивого прыжка, но конь, подскочив к изгороди, встал на задние ноги и… резко свернул в сторону. Кто-то хихикнул. Соколов успокаивающе похлопал лошадь по шее, выбрал изгородь пониже и вновь повторил свою попытку. И опять неудачно. На пятом заезде Соколов свалился с лошади. К нему подскочили ребята:

— Ну как, не убился?

— Да нет, пустяки, — вытирая грязное лицо, говорил Соколов, — что-то сегодня лошадь волнуется. Вчера свободно барьер брала…

Верховой ездой Соколов увлекся не на шутку. В заброшенной кузнице он раздобыл пару старинных стремян. После этого, куда бы мы ни приходили, он первым долгом разыскивал кузницу и рылся там в старых железках, стараясь найти шпоры. К сожалению, все его поиски были безрезультатны. А однажды с Соколовым произошел неприятный случай. Приехав в один из местных партизанских отрядов, он привязал к дереву лошадь. Когда же он собрался уезжать, то обнаружил, что кто-то срезал одно стремя. Виктор чуть не взвыл с досады.

Как-то вечером по просьбе жителей ребята собрались в просторной избе: пели песни, декламировали стихи. В последнее время у нас стало правилом коротать свободные часы в кругу населения. Все на минуту забывали о черных днях оккупации, вспоминали довоенное время.

Помню, с каким душевным подъемом пел Виктор Соколов свою любимую песню «Трансвааль».

Трансвааль, Трансвааль, страна моя,
Ты вся горишь в огне…

Люди сидели не шелохнувшись, внимательно слушали. Под Трансваалем все подразумевали свою советскую Родину, которая также была объята пламенем войны. Песня звала народ на священную борьбу с врагами.

Отец, отец, возьми меня с собою на войну,
Я жертвую за Родину младую жизнь свою…

Когда Виктор доходил до последнего куплета, материнские сердца не выдерживали, и женщины начинали плакать.

Были у нас и свои гармонисты, самые юные бойцы отряда: Федя Попков и Володя Волков. Они пришли в отряд прямо со школьной скамьи и, как гармонисты, пользовались в отряде большим уважением. Мы достали им одну гармошку, и они играли по очереди.

Когда на импровизированной сцене Поповцев читал горьковского «Буревестника», вернулся из разведки Горячев. Несмотря на важность донесения, Николай не осмелился нарушить тишину и потихоньку подал мне знак. Мы вышли. Сдерживая радостное возбуждение, Николай рассказал, что в селе Гривино, близ Новоржева, стоит небольшая немецкая часть, в которой служат сорок поляков. Поляки, как шепнул Горячеву один крестьянин, давно ищут связи с партизанами.

Сообщение Горячева нас обрадовало.

К Гривину была послана группа бойцов во главе с Вереничем. Веренич давно мечтал встретить своих земляков и за порученное дело взялся с радостью. Весь день бродил он с разведчиками возле Гривина. Но никто из поляков не показывался. Вечером наши бойцы задержали гривинского полицая, который рассказал им все подробности.

Гарнизон располагался в большом двухэтажном здании. Нижний этаж занимали немцы, верхний — поляки. На ночь для поддержки гарнизона из Новоржева приезжали на автомашине полицейские.

На следующий день весь отряд готовился к боевой операции. Мы с Соколовым и Вереничем сидели над картой, обсуждая план операции.

…Ночью отряд остановился в двух километрах от Гривина. Привязав лошадей, мы тихо пошли к селу. В деревне запели петухи. Было начало четвертого. В лощине чернели три избы. Мы решили заглянуть туда. Постучали в окно. В дверях появилась немолодая женщина.

— Матка, наш германские зольдат есть деревня? — спросил я на ломаном русском языке, стараясь выдать себя за немца.

Но провести женщину не удалось. Она поняла нашу хитрость, сразу же признала нас и проговорила:

— Гоните, милые, их отсюда, гоните иродов!

Женщина рассказала нам, как лучше подойти к казарме. В тыл гарнизону мы выслали засаду во главе с Горячевым, а сами стали карабкаться по крутой горе. Наш план прост: Соколов снимает часовых, а отряд полукольцом охватывает вплотную казарму и по сигналу открывает огонь по нижнему этажу.

Сжимая в руках снайперскую бесшумную винтовку, Соколов по-кошачьи обходит казарму. Пригнувшаяся его фигура в белом халате скользит на фоне здания, как призрак.

Близость утра притупляет бдительность часового. Солдат заходит в коридор. Там не дует. Он прячет лицо в поднятый воротник шинели, облокачивается на карабин и дремлет. И вдруг часовой слышит чьи-то крадущиеся шаги. Он пробуждается, выскакивает на улицу и лицом к лицу сталкивается с Виктором. В дрожащих руках немца лязгает затвор, но Соколов стреляет первым. Часовой мешком валится на землю.