99 имен Серебряного века

1922 — отъезд из России 11 мая. Багажа почти нет: за годы революции все было сношено, продано или сломано. Главное: сундучок с рукописями. Илья Эренбург устроил Цветаеву с дочерью в Берлине в русский пансион. А далее, в августе — Цветаева отправилась в Прагу. Началась жизнь в эмиграции. В Берлине были изданы «Стихи к Блоку», «Разлука» (1922), «Ремесло», «Психея. Романтика» (1923), поэма-сказка «Молодец» (1924)…

На Запад Цветаева приехала знаменитым поэтом, однако сборник «Ремесло» был холодно встречен эмигрантской критикой. Хотя именно «Ремесло» знаменует начало более строгой, более организованной и менее интимной поэтики. Оценил «Ремесло» лишь Андрей Белый, который признался в письме к Цветаевой, что «давно я не имел такого эстетического наслаждения».

1923 — активная переписка с Борисом Пастернаком, в котором Цветаева открыла «своего величайшего современника». Поиск родственной души: критик Александр Бахрах и приятель Сергея Эфрона Константин Родзевич, записной сердцеед, «маленький Казанова». С Родзевичем бурный роман, который породил цветаевские шедевры «Поэму Горы» и «Поэму Конца».

Звук… ну как будто бы кто-то просто,
Ну… плачь вблизи?
Горе горевала о том, что врозь нам
Вниз, по такой грязи…

1924 — Цветаева и Эфрон оставили Прагу и переехали в пригород. Марина закончила «Поэму Конца» и вновь вернулась к своей трагедии «Тезей». По воспоминаниям чешского писателя Франтишека Кубка, Цветаева «была настолько лирична, что и в разговорах совершенно неличных постоянно говорила о себе…»

1925 — 1 февраля родился сын Георгий (домашнее имя — Мур). Пересуды: от кого ребенок? Мур был трудным ребенком, но Цветаева его безмерно любила и приносила ему в жертву все, вплоть до работы.

1 ноября Цветаева с детьми выехала во Францию. Цветаева ехала в Париж не за славой, а за деньгами, чтобы упрочить положение семьи, однако надеждам не суждено было сбыться.

1926 — 6 февраля состоялся первый творческий вечер Цветаевой, для которого она просила свою приятельницу Тескову достать ей неновое платье у какой-нибудь богатой дамы. Как писал в письме Сергей Эфрон о вечере: «…Прошел он с исключительным успехом, несмотря на резкое недоброжелательство к Марине со стороны почти всех русских и еврейских барынь…»

Весною Цветаева вступает в переписку с австрийским поэтом Райнером Рильке, «германским Орфеем». Образовался треугольник — эпистолярный роман на троих: Цветаева — Рильке — Пастернак.

В предложенной Пастернаком анкете для предполагавшегося издания библиографического «Словаря писателей XX века» Цветаева писала: «…Любимые веши в мире: музыка, природа, стихи, одиночество. Полное равнодушие к общественности, театру, пластическим искусствам, зрительности. Чувство собственности ограничивается детьми и тетрадями…»

1927 — в Медоне — «Марина мыла посуду, обливаясь слезами, и писала стихи» (Анастасия Цветаева). «В доме у них была поразительная неряшливость и запущенность, какая-то недамскость. У нее в этом был какой-то запал и мазохизм: вот какая я…» (Алексей Эйснер).

1928 — вышел сборник стихов «После России. 1922–1925». Это была единственная книга, которую Цветаевой удалось выпустить за 14 лет парижской жизни. Раскупалась книга плохо, вызвала массу отрицательных отзывов. Сторонники классической стройности и строгости упрекали Цветаеву в словесной и эмоциональной расточительности, анархичности, избыточной страстности, слишком «прерывистом дыхании» и «револьверной дроби» размеров и, вообще, посчитали «природный романтизм» Цветаевой вышедшим из моды. Похвалили сборник лишь немногие, среди них — Ходасевич.

Как отмечал Петр Сувчинский, «с парижской группой поэтов она, конечно, не сошлась. Георгий Иванов — хороший поэт, но внутренне очень бедный. Адамович ее не любил, он тоже тогда был главный критик и мэтр, а она была этим возмущена».

Марк Слоним, один из редакторов «Воли России», где печаталась Цветаева, вспоминал: «Поэты не ходили слушать Цветаеву. В этом виноваты поэты „парижской школы“. Это были меланхолики, акмеисты, а она — полная жизни и напора. Она не могла им нравиться. Адамович ее совсем не ценил. Бунин считал ее „растрепанной“, только Ходасевич ее ценил».

В Париже, как в Праге: «Здесь я ненужна. Там я невозможна». Там — это Россия. Слишком красная для белых, слишком белая для красных.

1931 — в заметках «Моя судьба — как поэта» (3 июня) Цветаева констатировала: «Моя неудача в эмиграции — в том, что я не-эмигрант, что я по духу, т. е. по воздуху и по размаху — там, туда, оттуда. А содержания моего она, из-за гомеричности размеров — не узнала. Здесь преуспевает только погашенное и — странно бы ждать иного! Еще — в полном отсутствии любящих мои стихи, в отсутствии их в моей жизни дней, некому прочесть, некого спросить, не с кем порадоваться. Все (немногие) заняты — другим. В диком творческом одиночестве…»

1933 — среди прочих стихов цикл «Стол»: