990 000 евро

Комендатуру я нашел уже через двадцать минут, но даже после получаса хождений вокруг зарешеченных окон первого этажа ничего разумного мне в голову не пришло. Я еще раз прошелся по улице и увидел неподалеку, за оградой небольшого сквера разномастную, ярко одетую толпу.

Я вошел в сквер, неторопливо добрел до дверей отдельно стоящего здания и прочитал табличку на его дверях. Это был очередной выпуск курсов судебных приставов.

Сами приставы, молодые люди в парадных мундирах, сияли улыбками в окружении симпатичных девушек и ухоженных мам.

Отчаянная мысль заставила меня подойти к небольшой группе выпускников, распивающих шампанское исключительно в мужской компании.

– Господа, – сказал я веско, обращаясь к самому высокому и говорливому из них. – Знаете ли вы, что такое дружба? Что такое бескорыстная помощь товарищу, с которым прошел огонь и воду? Мой товарищ в беде. Помогите его вытащить.

Юные приставы оторопели от такого начала, но потом долговязый спокойно спросил:

– Халтуру, что ли, предлагаешь? – и все они как-то по-особому принялись смотреть на меня, мой костюм и туфли, явно что-то оценивая и прикидывая.

– Можно назвать это халтурой, – согласился я. – Мой приятель попал в военную комендатуру. Надо бы вытащить.

Долговязый недоверчиво окинул меня взглядом.

– Ты что, солдат?

Я кивнул.

Приставы снова пустили бутылку шампанского по кругу, предложили и мне, но я отказался – там им самим было мало.

Впрочем, потом они достали еще бутылку, а потом еще. После третьей бутылки молодые люди заметно опьянели, и долговязый сказал:

– Товарища из комендатуры вытащить – святое дело.

Все вокруг согласно закивали головами, и долговязый добавил:

– По сто евро каждому, и мы готовы вписаться.

Я внимательно посмотрел на него и понял, что торговаться он не будет. Тертый калач.

– Хорошо, – кивнул я и быстро вытащил из кармана четыре заветные купюры. – Вот вам аванс, остальное – сразу после того, как вытащите парня.

Все четверо приставов рефлекторно взяли по бумажке, и теперь им просто ничего не оставалось, как идти за мной. Я показал куда и по дороге описал долговязому ситуацию.

Как это ни удивительно, но перспектива вламываться к вооруженным до зубов военным приставов нисколько не пугала.

– Слушай, командир, не зуди, мы и не к таким терпилам заявлялись, – отмахнулся долговязый и снова, в который раз, просил меня повторить имя Ганса и описать его внешность.

У самых дверей комендатуры приставы сгрудились вокруг долговязого, который быстро раздал им какие-то листочки из своего портфеля, после чего без всякого перекура или каких-либо обсуждений все четверо быстрым шагом вошли внутрь строгого казенного здания.

Я остался ждать снаружи, стараясь не попадать в поле зрения телекамер, развешанных по фасаду, и не маячить под окнами дежурки.

Мыслей не было – я в принципе не понимал, с какой стати прапорщики дежурной части будут выполнять распоряжения юных служителей Минюста, пусть и облаченных в парадные мундиры.

Я только собрался присесть на ограждение клумбы в ожидании развязки, когда двери комендатуры распахнулись, и четверо приставов буквально вытолкали Ганса на улицу.

Долговязый встал рядом с немцем, самодовольно ухмыляясь, и закричал мне с порога:

– Командир, принимай злостного неплательщика! Мы едем в суд!

Я, сохраняя ровную, как мне казалось, улыбку, подошел к Гансу вплотную и прошептал:

– Бежать сможешь? Колено выдержит?

Только сейчас я увидел два аккуратных фингала под каждым глазом Ганса и огромный кровоподтек на шее, за правым ухом.

Ганс не понял моего вопроса, и мне пришлось его повторить.

Немец бросил затравленный взгляд на еще распахнутые двери комендатуры и кивнул:

– Отсюда – даже на сломанных руках.

– Тогда рванули! – крикнул я и побежал впереди, показывая Гансу дорогу.