99942 [СИ]

Приступ синестезии настиг Максима на подъезде к заправке. "Карусель" подхватила и закружила. Здесь и сейчас, в тепле старенькой "таблетки", в лёгком тумане мыслей – он не возражал. "Карусель" молчала так долго, что он почти соскучился, почти поверил, что она не вернётся. Порой синестетики навсегда "излечивались" от смешанных чувств, Максим читал об этом (автор книги бравировал термином "соощущения", точно дорогими часами). Раз – и нет, за дверь, с глаз долой, без причин и объяснений. Для таких избавлений лучше всего подходил переходный возраст. Но этот шальной период, когда нервная система перестраивается вслед за организмом, Максим давно пропустил. Месяц, прошедший без фокусов восприятия, всё чаще питал мысль: "а вдруг всё?" Оказалось – дудки. Кратковременная передышка, вызванная стрессом или чем-то ещё. "Карусель" вернулась, а лакированные загривки деревянных лошадок засверкали на солнце.

Зрение и слух сплелись косичкой. Распевы участкового текли бирюзовыми волнами, на них качались тёмно-зелёные, белые и красные кораблики. Такие Максим часто мастерил в детстве, после ухода отца. Складывал с усердием автоматизированной линии, словно хотел быстрее избавиться от пачек плотной цветной бумаги, которые зачем-то приносил один из "новых знакомых" мамы. Всего три цвета – тёмно-зелёный, белый и красный, – кораблики скользили вдоль бордюров, кружили над водосточными решётками, раскисали под дождём. Максим отпускал их раз и навсегда.

Тогда и сейчас.

Зрительные образы, вторгнувшиеся в реальность, поблекли. "Уазик" замедлился, Глебов вздохнул и замолчал, а огни заправки с шелестом поползли по стеклу.

– Там какая-то движуха нездоровая, – сказал опер с таким выражением, что из его рта вылетели искры.

– Точно, – Голос эксперта клубился дымом. – Это что у него? Пистолет?

Дюзов столь увлёкся разглядыванием голосов, что плохо понимал, о чём говорят.

– Максим… – Снова Жмурко: туман и угольки. – Дюзов!

– Что? – От собственного голоса на губах появился острый привкус.

И тут Максим увидел.

Он стоял в нескольких метрах от стеклянных дверей, плывя сквозь акварель слов, шорох огней и горечь движений. Он стоял у двери в прошлое, которое старался забыть.

В холоде мерещился вкус хурмы. Свет звезды проникал в тело дрожью.

Серебристая фигура, повёрнутая к нему спиной, находилась прямо за стеклом входа. У серебристой фигуры был пистолет, который она прижимала к медной голове другой фигуры. Цветам Максим не доверял, остальному – вполне.

Какой-то тип в здании заправки угрожал пистолетом жизни заложника.

– Еслихотьодиндёрнется! – вопила серебристая фигура. – Язастрелюегоапотомубьюостальных!

Вяжущий вкус во рту стал нестерпим. Иглы звёзд пронизывали Максима насквозь.

– Заткнисьидавайденьгиилиястреляю!

За кассой кто-то двигался, оставляя тающий синий след.

– авыкстенеВСЕКСТЕНЕ!

Люди – силуэты с двойным красным контуром – стали отходить. Человек выстрелил в потолок. Звук был ослепительно белым.

Безумная скорость "карусели" – ужасная "сенсорная перегрузка" – окатывала приступами тошноты. Если она не остановится, если серебристая фигура не заткнётся…

Максим достал пистолет, снял с предохранителя, прицелился и выстрелил два раза.

Он не увидел крови, лишь хрустящий узор на стекле – разбегающиеся от пулевых отверстий трещины. Фигура выгнулась дугой и повалилась вперёд. Серебристый оттенок исчез. Вместе с грабителем упал заложник. Максим ждал, когда тот попытается встать, но этого не произошло. Внутри здания кричала женщина: одно и то же короткое слово, похожее на имя.

Максим сделал два шага и остановился. Заложник – парень в коричневом пуховике – конвульсивно подёргивался на плитке. Женщина протягивала к нему руки и надрывалась воплем, она будто не могла преодолеть последний метр. В глазах Максима потемнело.

– Дюзов, Дюзов, смотри на меня, – говорил, тряся за плечо, Богданов. – На меня смотри, дурак пьяный. Слышишь! Там ещё двое убитых, двое, слышишь?… нет, не ты убил, а тот, кого ты завалил, так что ты – герой… Куда смотришь? На меня смотри!… Да, задел другого бедолагу, не повезло, но выживет… Не думай об этом, о себе думай… и спрячь пистолет.

Словно в тумане Максим сунул ПМ в кобуру. Эксперт толкал его к машине.

– Звони Валентиновичу, пока прокурор и наркология не прикатили… "продуют" тебя, промилле не оберёшься… жвачки на, жуй!

Шёл снег. Белый. Привычный.

Изо рта вырывался пар. Молчаливый. Безвкусный.

"Карусель" скрипнула и остановилась. Что-то неуловимое остановилось вместе с ней – сломалось.

Максим прислонился к холодному кузову "уазика", сполз на корточки и положил лицо в онемевшие ладони.

Он видел последствия этого дня, этого сна. Пулю в позвоночнике парня, которого он подстрелил вместе с грабителем. Три или четыре операции, не принесших улучшения. Инвалидное кресло, неудобные пандусы, ухабы и дорожные дыры.

Искалеченную им жизнь.

Никто из родственников не угрожал, не обвинял его впоследствии. Максим не был наказан даже этим.

Отмазали свои. Прикрыли. Очистили кровь.

"Не думай об этом…"

У него почти получилось, почти…

***