А. А. Алябьев

Его имя — сначала полностью, затем под инициалами «А. А.» — часто фигурирует на театральных афишах как автора музыки опер-водевилей, дивертисментов, театральных постановок, спектаклей.

Только благодаря знанию законов сцены, условий театральной работы, состава труппы, оркестра Алябьеву удавалось создавать за тюремными стенами превосходную музыку, притом светлую, жизнерадостную, веселую, как это диктовалось спецификой жанра.

Именно здесь, в тюремном заключении, явственно определилось главенствующее направление художественных устремлений композитора, обозначилась самая сильная и яркая сторона его творческой индивидуальности.

Песня-романс не новый жанр в творчестве Алябьева, и об этом уже упоминалось. Но никогда до этого времени произведения в этом жанре не воспринимались как подлинные лирические высказывания, согретые душевной теплотой, отмеченные простотой и искренностью эмоционального тона.

Творческие интересы композитора в области романсной лирики все более и более устремляются к песенному фольклору, к поэтическим образам, проникнутым народным духом. Все чаще в поисках поэтической основы романса композитор обращается к поэзии Дельвига. Вчитывается в сборник его стихов, вышедший под заголовком «Тетрадь 1820 года». Особенно привлекают его внимание стихи под характерным заголовком «Мелодия» или «Русская мелодия».

И чем более углубляется Алябьев в поэзию Дельвига, тем больший она находит у него отклик, благодаря какой-то особенной проникновенности, чистоте, художественной взыскательности и подлинной музыкальности, ярко выраженному народному характеру. Первая творческая встреча Алябьева с поэзией Дельвига — романс «Не говори, любовь пройдет».

Здесь, в тюремной неволе, рождается вдохновленное дельвиговским стихом произведение — это «Соловей», подлинная жемчужина русской несенной лирики, высокохудожественный образец жанра «русской песни».

В годы тюремного заключения инструментальному творчеству композитор уделяет не так много внимания, и все же здесь создано одно из его лучших камерно-инструментальных произведений — Третий струнный квартет.

Третий квартет (соль мажор) датирован «11 декабря 1825 года», когда следствие по делу об «убийстве» Времева проходило один из решающих этапов. Произведение, обладающее бесспорными художественными достоинствами, красноречиво и убедительно указывало на близость камерно-инструментального и вокального творчества Алябьева. Тесная связь с бытовой песенно-романсной культурой здесь особенно наглядна и ощутима. Музыка квартета подкупает мелодичностью, задушевностью, драгоценной ясностью, простотой изложения («инструментализм, подчиняющийся русской напевности» — Б. Асафьев). Примечательна третья часть квартета. Тема ее — мелодия знаменитого «Соловья», обрамленная подголосками, столь характерными для русского народного пения, одетая в гармонический наряд, придающий то грустную минорную, то более просветленную эмоциональную окраску.

Появление темы «Соловья» в квартете, датированном 1825 годом, вызвало, естественно, новые домыслы и версии о дате создания самого романса «Соловей», возникли и новые «хронологические загадки». Не лишены основания предположения о появлении этой темы во второй редакции квартета, при последующем обращении к нему композитора. Бесспорно все же, что квартет и в этой редакции создан в тюрьме.

По сравнению с Первым квартетом Квартет соль мажор — значительный шаг вперед в одной из наиболее сложных форм камерно-инструментальной музыки, которой теперь композитор владеет смело и уверенно.

В апреле 1947 года, после более чем векового забвения, это замечательное произведение начало свою вторую жизнь, прозвучав в «Историческом концерте» в исполнении московского Квартета имени Бетховена.

А создатель этих шедевров продолжал томиться в «Съезжем доме». По делу об «убийстве» все еще продолжалась и усложнялась невероятно запутанная судебно-следственная волокита, несмотря на то, что авторитетные судебно-медицинские заключения вновь и вновь с категоричностью подтверждали, что обвинение в убийстве отпадает и что смерть Времева наступила от причин, ни в какой степени не зависящих от инцидента за карточным столом. В конечном счете Алябьев опять же обвинялся только в драке и допущении у себя в доме азартной игры (сам Алябьев при этом в игре не участвовал).