А. А. Алябьев

Целых три года длилась невероятно сложная, запутанная следственная волокита. Все это время Алябьев находился в тюремном заключении, в одиночной камере, подвергался унизительным, явно пристрастным допросам.

Об облегчении участи композитора — хотя бы освобождении из-под стражи на поруки — хлопотали близкие Алябьева, среди них достаточно влиятельные лица (например, шурин — сенатор Соймонов). Все оставалось безрезультатным, несмотря на то, что в результате авторитетной повторной медицинской экспертизы отпало основное и самое тяжкое обвинение: было установлено, что смерть потерпевшего не могла наступить от нанесения ему Алябьевым пощечин[14]. В конечном счете Алябьеву инкриминировались только драка и допущение в своем доме азартных игр.

А за тюремными стенами нарастали грозные события. Накалившаяся политическая атмосфера разразилась грозовыми событиями 14 декабря 1825 года. Первое выступление русских революционеров было жестоко подавлено. Отгремели залпы на Сенатской площади, и надолго наступила глухая пора «молчаливого замирания с платком во рту, гибели без вести, когда за одно смело сказанное слово грозили казематы Петропавловской крепости, Сибирь» (А. И. Герцен).

Подъем освободительного движения в России сменился разгулом оголтелой реакции. В Петропавловскую крепость свозили «мятежников». Среди арестованных оказалось немало знакомых, друзей, лиц, в кругу которых вращался Алябьев. Четыре месяца находился под стражей, подвергаясь допросам, друг композитора Грибоедов; был арестован, разжалован в рядовые и сослан в дальние гарнизоны сослуживец Алябьева по Ахтырскому полку Николай Оржицкий, на стихи которого Алябьев написал романс «Сын гусара». Арестован и приговорен к ссылке на каторгу Петр Александрович Муханов — хороший знакомый Алябьева, один из авторов либретто оперы-водевиля «Лунная ночь». Среди центральных фигур, заинтересовавших следственную комиссию, был Александр Бестужев. Тюрьмы переполнялись арестантами. «Государственных преступников» препровождали в ссылку. Царили террор и произвол. Посреди ночи, вдруг проснувшись, люди, холодея, прислушивались к шагам на улице или к взвизгиванию колес подъехавшей кареты: «Не за мной ли?»

В этой обстановке шло следствие по делу об «убийстве» Времева. Достаточно сказать, что одним из главных следователей был не кто иной, как полицмейстер Ровинский, пресловутый «герой» описанного театрального инцидента. Дело переходило из инстанции в инстанцию. Возникали, вернее создавались, различные версии. Фантастически вздорные, они служили богатой пищей для пересудов светских кумушек, драгоценнейшим «материалом» для любителей анекдотов.

Даже в вышедшем в свет спустя более чем полстолетия (1880 г.) романе Писемского «Масоны» фигурирует персонаж Лябьев (более чем прозрачный «псевдоним»); он, оказывается, убивает некоего князя Индебского во время карточной игры ударом подсвечника в висок. Очевидно, намереваясь воссоздать картины быта своих героев с наибольшей реалистичностью, писатель использовал один из бесчисленных, наиболее ходовых «вариантов» февральского происшествия.

Между тем в камере одиночного заключения городской тюрьмы, полутемной и сырой, кипела своеобразная жизнь, напряженно бился пульс творческой мысли, шла неустанная работа художественного воображения композитора.

Единственно, чего добились родные Алябьева в хлопотах об облегчении участи заключенного, это разрешения поместить в его камере музыкальный инструмент — фортепиано. Но, чтобы звуки музыки не нарушали тюремного «покоя», арестанта перевели в одну из самых отдаленных камер. Она и оказалась самой сырой.

«Досуга» было более чем достаточно. Но было другое — и главное — это огромная воля к творчеству, преодолевавшая невыносимые моральные и физические испытания. В сознании композитора шла большая, чрезвычайно важная работа, она отодвигала в сторону все остальное. В мозгу непрерывно возникали все новые и новые музыкальные образы, настолько живые и отчетливые, что их, казалось, можно было осязать или нанести на полотно. Алябьеву слышались звуки, они теснились в его сознании, как бы сами собой сочетались в музыкальные фразы. Творчество властно и безраздельно захватило его. Оно становилось самой жизнью. Алябьев много и самозабвенно сочинял.

В первые дни заключения, когда композитор находился еще под домашним арестом, состоялась премьера оперы «Забавы калифа, или Шутки на одни сутки» (музыка второго акта была написана Алябьевым до ареста). В тюрьме он закончил сочинение музыки для водевиля «Три десятка, или Новое двухдневное приключение», где ему принадлежали увертюра и большая часть музыкальных номеров; написал много другой театральной музыки, среди которой особенно удачной оказалась к опере-водевилю «Молодая мать и жена в 48 лет», а также инструментальные и оркестровые пьесы. В тюрьме же создан балет «Волшебный барабан» — выдающееся произведение русской балетной музыки начала века.