A&B

Какое-то время они припирались, и в конце концов Араки согласился сделать, как сказал Себастьян, но не потому что он его убедил, а чтобы доказать, что он ошибается. В результате оказалось, что Себ был прав, но партию они все равно продули. Второй раз играть Араки наотрез отказался и предложил лучше что-то посмотреть. Хиро был готов смотреть почти что угодно, за исключением криминала и мелодрам, а вот белобрысый долго и нудно выбирал фильм; то актер ему не нравится, слишком смазливый; то книгу, по которой снят фильм, он уже прочел, а «книга-то явно лучше фильма будет»; то сценарист — торчок, ибо нормальному человеку такой сюжет в голову не придет. После долгих поисков, наконец, выбор был сделан. Это оказался странный психологический триллер, о котором Хиро никогда не слышал и, наверно, не услышал бы никогда, потому что даже по краткому описанию вот совершенно не понятно о чем он. Все, что он смог узнать, что фильм про психически больного человека, страдающего галлюцинациями. Но Себу он почему-то понравился, а Хиро был рад, что он таки определился. Но радовался он рано, потому что предстояла еще подготовка к просмотру: белобрысый приготовил попкорн, приволок газировку, стаканы, два одеяла и подушки со второго этажа, потом, усевшись в кресло, обложился подушками, укрылся одеялом — словом, создал себе максимально комфортные условия. Араки в отличие от него не мудрствовал — лег на диван, положил подушку под голову. Готово.

Примерно на середине фильма Араки вырубился и захрапел так, что смотреть фильм стало невозможно. Поборов желание задушить хрипуна подушкой, Себастьян выключил телевизор и поднялся наверх. Там переоделся и умылся, вытащив вату из носа. Из зеркала на него смотрел измученный юноша. Он понимал, что этот парень и есть он сам, однако принимать этого не хотел. Не хотел признавать, что вот этот вот обтянутый бледной кожей скелет — он.

«Ну и видок» — подумал он и вытер лицо полотенцем. — «Ох, и влетело бы мне, увидь ты меня таким, моя дорогая. Надо это исправлять»

На улице было необычно тихо, как только может быть тихо в четыре утра. С неба неторопливо падал снег, застилая крупными хлопьями землю. Фонари на аллее все так же горели желтовато-мутным светом. Тихо похрустывая снегом, по аллее шел молодой человек с волосами цвета снега, одетый в длинное чернильно-черное пальто, такие же черные ботинки, джинсы, а сверху был натянут вязанный темно-оливковый шарф. В руке он держал зажженную сигарету, от которой, словно танцуя, петляла тонкая полоска дыма. Прогулка на свежем воздухе должна была взбодрить его, вернуть в реальность, но произошло все в точности наоборот. Теперь он погружался в свои мысли все глубже и глубже, забывая обо всем на свете: о зажженной сигарете, спустя время впустую истлевшей в его руке, о холоде, проникающим под пальто и вызывающем дрожь, о целом ворохе накопившихся за два года проблем, и о постоянном ощущении, что за ним следят. Последнее полностью забыть не получалось, как он не старался. Чувство, что кто-то, кого ты не видишь, пристально на тебя смотрит, идет за тобой по пятам, непередаваемо. А ведь они всегда были рядом. Всегда. Начиная от его рождения по сегодняшний день. И сейчас они здесь. Как же иначе? И так будет всю его жизнь. Это не изменить, не исправить, от них не избавиться, и с ними не договориться. Это как пытаться бороться с собственной тенью. Что бы ты ни делал, она будет следовать за тобой. Постоянно. Каждый день. Каждую секунду. Ты можешь зайти в темноту, но это не значит, что тень исчезла — ты просто перестаешь ее видеть. Но она рядом. Обычно люди не придают смысла своей тени, считая ее чем-то нормальным, и попросту ее не замечают. И он не замечал, пока не прошелся по краю, испытывая их терпение.