А. Блок. Его предшественники и современники

почти как лицо легионера…» (III, 528). Важнейшей аспект темы — трагические

противоречия истории, существующие и там, в той эпохе, которую предметно

сохранила Равенна, и сейчас, сегодня.

Нынешняя кажущаяся смерть Равенны воплощает трагические реальности

истории — временно остановленную, задержанную и даже во многом

поруганную жизнь Трагично то, что латинские надписи больше говорят о

жизни, чем сама сегодняшняя жизнь, в этом преломилось нынешнее,

сегодняшнее противоречие истории. Там, в далеком прошлом, была грубая,

страшная, но напряженная, интенсивная жизнь. Здесь, в современности, —

сонное оцепенение, жизнь загнанная, забитая, опустошенная. И там и тут

история полна противоречий. Но жизнь в то же время спит в колыбели, как

младенец, — единая и неистребимая, и, полная сил, встанет в будущем.

Стихотворение говорит об исторической перспективе, притаившейся в жизни

самих людей:

Лишь в пристальном и тихом взоре

Равеннских девушек, порой.

Печаль о невозвратном море

Проходит робкой чередой

Лишь по ночам, склонясь к долинам,

Ведя векам грядущим счет,

Тень Данта с профилем орлиным

О Новой Жизни мне поет

То интенсивное, хотя и трагическое, страшное, что было давно, на минувших

этапах истории, — живет и сегодня в людях, хотя сами они, может быть, и не

знают об этом Подобная скрытая сила как будто бы полностью ушедшей

жизни — и есть тот «младенец», о котором так настойчиво говорится в

«Равенне». Современность тоже трагична, хотя и по-иному. Но неосознанная

печаль о прошлом есть в то же время и «песня» будущего. Поет латынь на

могильных плитах, и поет так же давно мертвый Данте. Все три этапа истории,

присутствующие в стихотворении, внутренне взаимосвязаны, переходят друг в

друга, и все устремлены к четвертому — к «Новой Жизни», к будущему.

Здесь-то и возникает, по-видимому, долго не осознававшаяся Блоком

коллизия с Брюсовым. Не случайно, конечно, именно Брюсов с его цепким

взглядом знатока и поэта культуры привлек внимание Блока к Равенне, не

случайно Блок вспоминал власть над собой брюсовских стихов в связи со своей

«Равенной», — столь же закономерно и то, что вступивший в пору

художественной зрелости Блок именно на почве истории и вопросов

творческого ее претворения в поэзии осознает наконец творческую рознь с

Брюсовым. На протяжении всего своего художественного пути Брюсов

прибегает к образам истории, мифологизированной истории культуры; без

персонажей, извлеченных из прошлого и по-своему повернутых к

современности, трудно представить себе поэзию Брюсова. И как раз способы

современной интерпретации образов-персонажей истории и мифологии и

открывают с особой наглядностью и точки соприкосновения Брюсова и Блока, и

их существеннейшие, творческие различия. Прошлое для Брюсова — повод

показать, насколько более красочным, чувственно богатым и жизненно

интенсивным мог бы быть современный человек, если бы у него было для этого

больше возможностей. В сущности, Брюсов-поэт весь и всегда в современной

жизни, и история, как таковая, в ее сложных собственных закономерностях, и в

особенности — в не менее сложных отношениях с современным человеком, ему

чужда и малоинтересна. Уже в относительно ранней книге Брюсова «Третья

стража» (1897 – 1901) есть целый раздел стихов «Любимцы веков», целиком

посвященный историческим и мифологическим персонажам; со свойственной

Брюсову рационалистической, эпиграмматической точностью в концовке

стихотворения «Александр Великий» (1899) выражена общая тенденция

брюсовских стихов, посвященных истории:

О заветное стремленье от судьбы к иной судьбе,

В час сомненья и томленья я опять молюсь тебе!

Исторический персонаж, в данном случае Александр Македонский, мог

несравненно больше, чем современный человек, откровенно показывающий

свое лицо в концовке; не об Александре Македонском эти стихи, но о том, как

велика жажда жизни у современного человека. В сущности, это «исторический

маскарад» в почти нескрываемой форме, — соотнося «исторические» стихи

Брюсова с его же стихами о современном человеке, понимаешь, что изнутри

произведения Брюсов уверяет: современный человек куда более щедро

воспользовался бы жизненными возможностями, которые открывались герою

прошлого. Отсюда, вообще говоря, и сама декоративность, маскарадность;

Брюсов любит и ценит только определенный тип современного человека и

реально занят только им.

Поскольку общие свойства брюсовского таланта — зримость,

конкретность, чувственная яркость — присущи и этим его вещам и поскольку

все это соотносится определенным образом с историей, то, при сильном

увлечении Блока брюсовской поэзией на общем фоне модернистских тенденций

к абстрактности, молодой Блок должен был в какой-то мере интересоваться и

историко-мифологической линией поэзии Брюсова. Но ведь было в поэзии

Брюсова такого плана и нечто более серьезное, чем чересчур откровенный

«исторический маскарад», — а именно стремление к философско-обобщающим

сопоставлениям современности и истории, особенно сильно сказавшееся в

поэме «Замкнутые» (1900 – 1901). Известно, что молодого Блока художественно

волновала эта поэма179. В поэме «Замкнутые», используя художественно