их личностей, и их социальных судеб. «Оптимистом» Белый является лишь в
той мере, в какой он каждому из изображаемых им людей предлагает один и тот
же выход: в утопию, в мистическую схему, в нечто отдельное от их конкретной
индивидуальной жизни, противостоящее ей. Таково содержание «оптимизма»
Белого. Фактически это означает неверие в конкретного, индивидуального
человека и веру во внеположные человеку мистико-догматические схемы —
каковы бы они ни были на каждом из этапов развития Белого — художника и
мыслителя. В этом смысле Белый, столь с виду изменчивый и непостоянный,
верен себе и постоянен. В чисто художественном смысле это постоянство
сказывается в том, что, как бы ни менялся Белый, доверие к конкретным
возможностям человека у него никогда не проникает в самую структуру
художественного образа. Индивидуальному человеку у него всегда предстоит
нечто ужасное.
Художественные поиски Блока направлены совершенно иначе — и тут
должно быть понятно, насколько идейно и содержательно важно это иное
направление блоковских исканий. Блок-художник хочет дать в своем
изображении индивидуальную поэзию человеческого характера в ее связях с
социальностью, с революционной эпохой. Такое стремление найти поэзию в
самом характере, в самой изображаемой личности в более широком смысле
означает веру в человека, в его внутренние возможности. Но это означает еще и
другое: раз поэзия личности сплетается с социальностью, то из этого следует
также, что не бесплоден сам путь изображаемого человека, как бы он ни был
мучителен, что волнующие его проблемы (фактически — социальные
проблемы, поскольку поэзия не отделяется от социальности) решаются в
конкретных отношениях людей, а не вне их, т. е. что решаются они не в
догматических схемах, а здесь же, на земле, в реальности человеческих судеб.
Как бы ни был «стихиен», как бы ни заблуждался, ни мучился герой (а вместе с
ним и автор) — художественное доверие к человеку означает также и
расширение возможностей самого человека. Социальная активность,
«самодеятельность» персонажа (хотя бы и стихийная) обогащает его. Опять-
таки, это обогащение личности проникает в самую структуру художественного
образа — сам образ не может быть стилизацией, он должен, по Блоку,
смыкаться с жизнью, сколь бы противоречивой, трагической ни была эта связь.
А у Белого за его универсальной, всеохватывающей стилизацией стоит
равнодушие к человеку, неверие в его силы — следовательно, и социальные
коллизии (так тут неизбежно получается) могут быть разрешены только
внеположной человеку силой, недоступным самому человеку способом;
следовательно, подобное решение и личных, и социальных коллизий не
«выстрадано» человеком, но приходит откуда-то извне.
Речь идет, по существу, о некоем едином принципе, способе подхода к
человеку. Тот единый принцип, которым руководствуется Белый, уничтожает
разность индивидуальных судеб, приводит всех людей («героев») к одному
концу, каждого отдельного человека как бы подводит к одной общей
догматической схеме и в искусстве, и в жизни. Тут возникает наиболее
существенная коллизия Блока и Белого. «Болотные» персонажи Блока типа
«Незнакомки» толковались Белым-теоретиком как «нечисть», стилизация как
основной подход к человеку в искусстве превращает, в сущности, все
индивидуально-самостоятельное в «нечисть». В одной из поздних своих статей
Блок писал: «Он-то, художник, “влюблен” в Жоржа Дюруа, как Гоголь был
влюблен в Хлестакова» («Чем более стараются подойти к искусству…», VI,
153). Речь здесь идет, между прочим, и об одном из основных принципов
искусства самого Блока. Конечно, совсем не в том дело, чтобы сам автор или
кто-либо еще «оправдывал», скажем, мопассановского Жоржа Дюруа или
гоголевского Хлестакова, но в том, чтобы любой образ-характер в искусстве
жил своей собственной жизнью, вызывающей доверие именно
самостоятельностью, органичностью. При таком подходе и само распутывание
автором социальных проблем, его выводы не будут навязываться ни читателю,
ни изображаемой жизни. При ином, догматическом подходе ни один
персонаж — как положительный, так и отрицательный — не будет человеком с
жизненной судьбой, но предстанет схемой.
В творческих судьбах Блока и Белого, в их движении во времени есть
известный параллелизм, некоторое сходство исканий. Этот параллелизм
выражается в определенной аналогии идейно-художественной проблематики на
разных этапах развития и восходит к общности исторической эпохи,
характерных для нее вопросов, весьма по-разному преломляющихся в
творчестве обоих писателей. В данном случае приходится говорить о
кризисности творчества, осознаваемой как исчерпанность прежнего
основополагающего художественного принципа и необходимость нахождения
новой единой творческой основы. Белый, как мы видели, находит выход из
своего творческого кризиса 1907 – 1908 гг. в подновленном соловьевстве, в
единстве несколько измененной прежней схемы. Такой итог закономерен для
общей направленности его эволюции. Все творческое развитие Блока
подсказывает ему дальнейшие поиски совершенно иного типа. Уже в сборнике