А. Блок. Его предшественники и современники

«я». Примечателен тот факт, что подобное, наиболее острое выявление

личностного начала, наибольшее открытие, обнажение лирического лица автора

происходит на темах непосредственно политического, социального,

общественного плана:

Туда, туда, смиренней, ниже, —

Оттуда зримей мир иной…

Ты видел ли детей в Париже,

Иль нищих на мосту зимой?

На непроглядный ужас жизни

Открой скорей, открой глаза,

Пока великая гроза

Все не смела в твоей отчизне.

(«Да. Так диктует вдохновенье…», 1911 – 1914)

Среди многообразных явлений «страшного мира» наиболее открытое

лирическое волнение вызывают у поэта социальное неравенство, человеческая

обездоленность, прямые социальные контрасты жизни. Именно в этой связи

Блок охотнее, откровеннее всего говорит, как он представляет себе свое

собственное поэтическое призвание:

Пускай зовут: Забудь, поэт!

Вернись в красивые уюты!

Нет! Лучше сгинуть в стуже лютой!

Уюта — нет. Покоя — нет.

(«Земное сердце стынет вновь…», 1911 – 1914)

Наконец, в кругу лирических тем, связанных с выработкой социальной

активности, формированием «нового интеллигента», появляется опять-таки

наиболее открытое и поэтически весомое признание — в исторической

перспективе, с точки зрения «юноши веселого» «в грядущем» —

жизнеутверждающего характера своей поэзии:

Простим угрюмство — разве это

Сокрытый двигатель его?

Он весь — дитя добра и света,

Он весь — свободы торжество!

(«О, я хочу безумно жить…», 1914, раздел «Ямбы»)

Однако не случайным, но глубоко знаменательным является сам по себе тот

факт, что эволюция Блока-лирика окончательно перспективно выстраивается в

его собственном творческом сознании только к эпохе нового и решающего

революционного поворота в жизни страны. К революции Блок приходит с

целым рядом творческих противоречий и во многом — поэтом трагически

противоречивой личности. Маску персонажа его лирическое «я» срывает с себя

относительно редко, и поэтически она, эта маска, осмысляется как объективное

выражение неизбежных в «страшном мире» современности и неразрешимых в

его границах внутренних противоречий личности:

Ты — железною маской лицо закрывай,

Поклоняясь священным гробам,

Охраняя железом до времени рай,

Недоступный безумным рабам.

(«Ты твердишь, что я холоден, замкнут и сух…», 1916)

Противоречий полна и жизнь страны в целом, и они ждут своего разрешения

тоже в общей перспективе времени, — таким возникает образ России в

гениальном стихотворении «Коршун» (1916), выделившемся из «Возмездия» и

завершающем раздел «Родина» в окончательной редакции третьего тома:

Идут века, шумит война,

Встает мятеж, горят деревни,

А ты все та ж, моя страна,

В красе заплаканной и древней. —

Доколе матери тужить?

Доколе коршуну кружить?

Естественным и закономерным поэтому представляется отношение Блока к

предстоящему революционному взрыву: он должен дать, с точки зрения поэта,

решение противоречий общих, социальных, исторических и вместе с тем —

внутренних противоречий личности.

ПРОБЛЕМЫ ЛИРИКИ И ЭПОСА В ТВОРЧЕСТВЕ

БЛОКА ЭПОХИ РЕВОЛЮЦИИ

Революционные события 1917 г. были для Блока меньшей неожиданностью,

чем для большинства его современников — буржуазных литераторов. Сам поэт

говорил об этом в начале событий так: «Все-таки мне нельзя отказать в

некоторой прозорливости и в том, что я чувствую современность. То, что

происходит, — происходит в духе моей тревоги» (письмо к матери от 15 апреля

1917 г., VIII, 484). Они его и не испугали: «Казалось бы, можно всего бояться,

но ничего страшного нет…» (VIII, 480). Прямая, непосредственная причина

этого — ненависть Блока к российской самодержавно-бюрократической

реакции и убежденность поэта в том, что именно реакция порождала всяческий

беспорядок в стране: «Оказывается теперь только, что насилие самодержавия

чувствовалось всюду, даже там, где нельзя было предполагать» (VIII, 481). Блок

находит, что именно революционная эпоха способна породить более

органичные для народа и отдельной личности жизненные порядки. А

существеннейшей, наиболее глубокой причиной внутреннего доверия поэта к

историческому смыслу происходящего представляется то, что «стихийная»

жизненная мощь народа для Блока — основа истории. По мере развертывания

событий Блок все больше убеждается, что для «народной стихии» февральско-

мартовские дни — только начало, а не конец революции; сутью большевизма

ему представляется выражение революционного гнева, революционного

недовольства народа: «Есть своя страшная правда и в том, что теперь носит

название “большевизма”» (письмо к Л. Д. Блок от 28 мая 1917 г., VIII, 496).

Этот органический для Блока ход внутреннего развития приводит его к

принятию Октября как закономерного этапа народной революции. «Помню