А. Блок. Его предшественники и современники

выступают характеры-персонажи в их явной связи с лирическими началами

блоковской поэзии, — именно здесь наиболее полно воплощается и большая

поэтическая традиция. Но в то же время нет в блоковской лирике цикла или

отдельного стихотворения, где столь резко и отчетливо персонаж-характер

содержал бы в себе «мировые просторы» истории. Следовательно,

«Двенадцать» — вершина поэтического новаторства Блока.

Глубоко знаменательно то, что в таком качестве и столь полно впервые

образ человеческой личности в ее прямых связях с историческим временем

развертывается в искусстве Блока как образ трудового человека революционной

эпохи. Именно тут поэзия Блока наиболее наглядно выступает в ее связях с

начальным этапом советской культуры. Здесь есть свои особые трудности и

противоречия, — однако необходимо твердо помнить, что Блок в эту пору

всегда и все соотносит с революцией и трудовым человеком, и творческие

проблемы, волнующие Блока этих лет, не могут быть поняты без органической

для его мировоззрения внутренней установки на человека массы, внутренней

проверки всего революцией и новым человеком. Насколько резко выделяет

Блока подобный ход мысли, подобная структура мысли из круга старых

литераторов, с которыми ему доводилось общаться и часто враждебно

сталкиваться, — свидетельствует хотя бы следующая запись из блоковского

дневника: «Гумилев говорит, что имеет много сказать, и после закрытия

заседания развивает мне свою теорию о гуннах, которые осели в России и след

которых историки потеряли. Совдепы — гунны» (VII, 356 – 357). Дневниковая

запись относится к 26 марта 1919 г.; разговор с Гумилевым возникает по поводу

доклада Блока о Гейне, представлявшего собой первоначальный вариант

«Крушения гуманизма». Характерно здесь соотнесение неких исторических

данных с современностью; история подчиняется современной общественной

потребности, — есть нечто аналогичное блоковским ходам мысли в стремлении

толковать современность сквозь древние исторические слагаемые,

выявляющиеся сегодня. Однако прямо противоположно основное: «совдепы»

несут в себе отнюдь не новую высокую культуру, как у Блока, не нового

человека, но старую и отрицательную тенденцию истории, они — «гунны».

Исторически получилось так, что судьбы Блока и Гумилева в последние

годы их жизни сплелись в клубок своеобразной вражды, корни которой

выходили далеко за пределы чисто литературных симпатий и антипатий. В

дневнике Блока последнего года жизни есть и такая запись: «В феврале меня

выгнали из Союза поэтов и выбрали председателем Гумилева» (VII, 420) —

этот инцидент, конечно, имеет определенный общественный смысл234. Описание

234 Освещение этого инцидента — см.: Бекетова М. А. Александр Блок.

столкновений Блока и Гумилева в тогдашней литературной среде можно найти,

скажем, в ряде мемуаров о Блоке последних лет жизни235; сам факт вражды

достаточно общеизвестен, имеются и такие объяснения ее причин: «На

ученика — Гумилева — обрушивалась накоплявшаяся годами вражда к

учителю — Брюсову, вражда тем более острая, что она возникла на развалинах

бывшей любви. Акмеизм и все то, что позднее называли “гумилевщиной”,

казались Блоку разложением “брюсовщины”. Во-вторых — Гумилев был не

одинок. С каждым годом увеличивалось его влияние на литературную

молодежь, и это влияние Блок считал духовно и поэтически пагубным»236. Такое

узколитературное объяснение вражды выглядит как-то даже несколько наивным

для Ходасевича, с его проницательным и злым умом. Правда, Ходасевич видит

и то, что у поэтов «враждебны были миросозерцания, резко противоположны

литературные задачи»237, однако и качества мировоззрений, и литературные

особенности толкуются в чисто индивидуальном плане; с другой стороны, речь

идет об обоих поэтах в границах единой символической школы, без сколько-

нибудь внятных сопоставлений с большими проблемами общественной жизни,

без истории. Между тем основной интерес и общественная показательность

этой литературной вражды состоят как раз в том, что Блок и Гумилев

выступают в качестве представителей совершенно разных тенденций

исторического развития; соответственно, не терпит упрощений и вопрос о

чисто литературных, художественных аспектах этого драматического

Биографический очерк, с. 284 – 285; более точно — в воспоминаниях

В. А. Рождественского о Блоке (Звезда, 1945, № 3, с. 113 – 114). В этих

мемуарах В. А. Рождественского имеются также чрезвычайно ценные,

внушающие доверие (в смысле правдивости, «похожести» на Блока) записи

литературных мнений Блока.

235 Описание подобных столкновений Блока и Гумилева дает, скажем,

К. И. Чуковский в статье «Последние годы Блока» (Записки мечтателен, 1922,

№ 6, с. 174). Не следует преувеличивать чисто личную сторону этой вражды;

так, скажем, В. А. Рождественский передает и такой случай: «Однажды после

долгого и бесплодного спора Гумилев отошел в сторону явно чем-то

раздраженный. — Вот смотрите, — сказал он мне. — Этот человек упрям

необыкновенно. Он не хочет понять самых очевидных истин. В этом разговоре

он чуть не вывел меня из равновесия… — Да, но вы беседовали с ним