А. Блок. Его предшественники и современники

как с главным защитником старого порядка вещей:

И над заливами голос черни

Пропал, развеялся в невском сне.

И дикие вопли: «Свергни! О, свергни!»

Не будят жалости в сонной волне…

Обобщенному образу социальных низов — «несчастных, просящих хлеба»,

которых «никому не жаль, никому не жаль», — противостоит еще более

обобщенный, уже прямо условный образ самодержавия в виде «латника в

черном» — одной из статуй на крыше Зимнего дворца:

Тогда, алея над водной бездной,

Пусть он угрюмей опустит меч,

Чтоб с дикой чернью в борьбе бесполезной

За древнюю сказку мертвым лечь…

«Латник в черном» погибает, едва лишь заалелась заря, — исход революции,

таким образом, по Блоку, предрешен. Каждой из борющихся сил приданы

обобщенные содержательные качества. За социальными низами — их правота,

простая, естественная необходимость «хлеба». За самодержавием — «древняя

сказка» навсегда кончившихся, вполне мертвых традиций. Закономерно поэтому

в сюжете вещи говорится о неотвратимой гибели «черного латника» при

наступлении «зари». Перспективы развития революции оцениваются Блоком

оптимистически, сам же он при этом недвусмысленно стоит на стороне

революции и социальных низов.

Таким образом, в «катастрофическую» тему органически включается

социальность в прямом виде, что для раннего Блока было просто немыслимо.

При этом, естественно, меняется вся эта тема в целом, в более же широком

смысле — возникает новое качество блоковской поэзии по существу. Это новое

качество развивается в разных направлениях, Блок не сразу с ним справляется,

ищет новых художественных возможностей, и все его творчество приобретает

переходный, во многом экспериментальный характер. В этом контексте

становится ясным, например, значение для Блока стихотворения «Фабрика»

(1903). В раздел «1905» второго издания «Нечаянной Радости» Блок не

включает «Фабрику», но в первом издании книги, где такого раздела не было и

стихи о революции были рассыпаны в разных разделах, «Фабрика» появляется

в разделе «Перстень-страданье» между стихотворениями «Митинг» и «Шли на

приступ…» — т. е. явно подключается автором к общему массиву стихов о

1905 годе. В «Фабрике», так же как и в тех стихах о событиях первой

революции, о которых шла речь выше, рисуется «катастрофическая» ситуация

сквозь социальную тему; при этом «катастрофический» аспект подчеркнут

настолько резко, что исследователи иногда готовы вообще тему вещи счесть

мистической:

И глухо заперты ворота,

А на стене, — а на стене

Недвижный кто-то, черный кто-то

Людей считает в тишине.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Они войдут и разбредутся,

Навалят на спину кули.

И в жолтых окнах засмеются,

Что этих нищих провели

Понятно, что тут получается единая цепь тематического развития; по

сравнению с «Фабрикой», в стихотворении «Еще прекрасно серое небо…»

социальный элемент уверенно овладевает «катастрофической» темой,

трансформирует ее в тему революции, социальных столкновений и гибели

старого общественного порядка. При этом стихотворение «Еще прекрасно серое

небо…», с его трагической атмосферой и одновременно оптимистической

оценкой общих перспектив развития революции (гибель «черного латника»

самодержавия при наступлении «зари»), органически связывается Блоком со

стихотворением «Вися над городом всемирным…», где сама тема революции

конкретно приурочивается к определенному этапу общественной борьбы: ко

дню «дарования конституционных свобод». Получается в итоге так, что под

влиянием общественных событий Блок доводит социальный аспект темы до

прямого политического звучания. Стихотворение «Вися над городом

всемирным…» принадлежит к относительно немногочисленным у Блока

образцам открытой, законченной политической лирики.

Еще более удивительным является реальное содержание этой вещи.

Стихотворение строится на том же противопоставлении социальных низов и

самодержавия, старых общественных порядков, как и «Еще прекрасно серое

небо…»; при этом так же, как и там, стороны даны в состоянии трагически

напряженной борьбы, а «древняя сказка» омертвевшей власти здесь прямо

рисуется как давняя железная традиция императорской России и возводится в

дальнейшем к обычной в этих случаях фигуре Петра, Медного всадника.

Поначалу же рисуется видимое сонное оцепенение, кажущаяся отдаленность

современного самодержавия от жизни:

Вися над городом всемирным,

В пыли прошедшей заточен,

Еще монарха в утре лирном

Самодержавный клонит сон.

Сонное оцепенение самодержавной власти опять-таки контрастно сопоставлено

с «утром лирным», т. е. с неуклонно наступающей в революционную пору

новой социальной ситуацией. «Утро лирное» — это нечто торжественно-

музыкальное, высокопоэтическое, нет ни малейшего сомнения, где находятся

авторские симпатии и каким он видит неизбежный день. Сегодняшнее же

положение представляется поэту трагически напряженным состоянием борьбы

без видимых признаков немедленного исхода:

И предок царственно-чугунный

Все так же бредит на змее,

И голос черни многострунный

Еще не властен на Неве

«Многострунный», музыкальный, т. е. поющий будущим, голос социальных

низов еще не овладел положением; «древняя сказка» самодержавия только