А что будет со мной?

– На свете хватает чокнутых, – пожал плечами О'Кэссиди. – Одно правило в своей профессии я усвоил твердо: не задавать вопросов. Мне предлагают работу, я выполняю ее, получаю деньги и уматываю. Завтра лечу в Рио, буду там удлинять полосу в Летном клубе. Вот работка – не бей лежачего. Как насчет бренди и кофе?

– Почему бы и нет?

Он распорядился, потом мы закурили.

После некоторых колебаний я сказал:

– Мне важно знать, Билл, кто раскошелился на эту полосу.

Он пытливо посмотрел на меня своими зелеными глазами:

– Важно? Зачем?

Я стряхнул пепел на пол.

– Меня втянули в дело, о котором я не могу говорить. Оно имеет отношение к твоей полосе. Я чую недоброе, и мне нужно разузнать как можно больше.

Принесли кофе и бренди.

Он положил в кофе сахар, размешал. Я видел, что он думает, и не торопил его. Внезапно, словно решившись, он пожал мощными плечами:

– Ладно, Джек, ты приятель Тима и был знаком с моим младшим братом, и к тому же я сматываю удочки, и мне, в общем-то, на все начхать, коль скоро деньги у меня в кармане, так что я поделюсь с тобой своими догадками насчет этой полосы, но это только догадки, а не факты… понятно?

Я кивнул.

Он огляделся вокруг, удостоверился, что никто не обращает на нас внимания, потом подался вперед и заговорил, понизив голос:

– Тут пахнет революцией. Из разговоров своих подчиненных я сделал вывод, что заваривается какая-то каша. Это мои домыслы. Может, я и ошибаюсь, но вряд ли, поэтому очень рад, что завтра уберусь отсюда. – Он глотнул бренди и продолжал: – Деньги на посадочную полосу выложил человек по имени Бенито Орсоко. Он чокнутый, Джек. Чокнутый, как пить дать, но большая шишка. Главарь левых экстремистов и, как я слыхал, побратим Фиделя Кастро. Сам Орсоко считает себя вторым Хуаном Альваресом, который был первым президентом республики в тысяча восемьсот пятьдесят пятом году. Денег у него куры не клюют. У него есть все что душе угодно, в буквальном смысле слова. Имея такую полосу, да еще большой самолет, он может переправить сюда людей и оружие и спрятать их в лесу до назначенного срока. – О'Кэссиди допил кофе. – Слушай, Джек, я ничего не могу сказать наверняка. Я только предполагаю, каково назначение полосы. Может, тут что-то другое, хотя сомневаюсь. Завтра я отчаливаю, и все это мне до лампочки… ну как, помог тебе?

– Конечно, помог. А ты хоть раз видел этого Орсоко?

– Еще бы. Он каждый месяц приезжал с инспекцией, – поморщился О'Кэссиди. – Наверно, с гадюкой дело иметь и то приятней.

– Поясни-ка.

О'Кэссиди надул щеки.

– Он чокнутый. У меня даже сомнений нет. Маленького роста, коренастый, любит прифрантиться. У него змеиные глазки. На первый взгляд, он ничем не отличается от других богатых прохвостов, но есть в нем кое-что еще. С приветом он. И это, нет-нет, а проявляется. И богатый, и власть имеет большую, а все мало. От него нет спасенья, как от запущенной раковой опухоли.

– Чудный портрет, – холодно заметил я.

О'Кэссиди пригубил бренди.

– Не знаю, чем ты там занимаешься, Джек, и не хочу знать, но прими совет… гляди в оба.

К нам подсели две куколки, и мы начали пить по-настоящему. Некоторое время спустя они зазвали нас к себе и ублажили по полной программе. Наконец под утро мы добрались до своей гостиницы.

– Ничего себе ночка, а? – проговорил, прощаясь, О'Кэссиди. – Бывай, Джек. Я уеду рано.

– Ночка будь здоров.

Больше я никогда не видел его.

Я пошел в свой номер, упал на кровать и точно провалился в бездонную яму.

Около полудня я расплатился за постой, взял такси и поехал в «Континенталь». Это была одна из лучших гостиниц Мериды, в холле толпились американские туристы в клеенчатых плащах, и стоял галдеж, как в растревоженном птичнике.

Я протиснулся к регистратуре и выждал, пока пожилой американец добранится из-за счета с ленивым от скуки клерком. Наконец недоразумение уладили, и клерк обернулся ко мне.

– Мне заказан номер. Джек Крейн.

Тот вытянулся по стойке «смирно»:

– Рады принять вас, мистер Крейн. Да… номер пятьсот. Верхний этаж с прекрасным видом. Если что-нибудь понадобится, стоит только приказать. Мы к вашим услугам, мистер Крейн.

Подошел мальчик в униформе, подхватил мою сумку и принял от клерка ключ. Он провел меня через толпу к лифту, и мы поднялись на пятый этаж.

Отперев номер напротив лифта, мальчик пропустил меня в просторную гостиную, распахнул дверь в такую же просторную спальню с царской кроватью, потом показал роскошно отделанную ванную, поклонился, принял чаевые, еще раз поклонился и ушел.

Я огляделся вокруг, прикидывая, во сколько обойдутся такие хоромы. Затем перешел в гостиную и через открытую дверь шагнул на крытую веранду. От влажной духоты я снова покрылся испариной.

На веранде, облокотясь на перила, стоял мужчина и поглядывал вниз на неспешное движение улицы. При моем появлении он повернул голову.

Это был высокий худощавый брюнет с густыми длинноватыми волосами, лет сорока, в темных очках, с продолговатым тонким носом, едва заметной ниточкой губ и ямочкой на подбородке. На нем был сверкающей белизны костюм, желтая сорочка и алый галстук.

– Мистер Крейн? – с улыбкой направился он ко мне.