А. Г. Орлов-Чесменский

ИЗ ИСТОРИЧЕСКИХ ДОКУМЕНТОВ

Ваше императорское величество!

Наконец находясь при смерти, я исторгаюсь из объятий смерти, чтобы у ног вашего императорского величества изложить мою печальную участь.

Ваше священное величество, меня не погубите, а наоборот того прекратите мои Страдания. Вы увидите мою невинность. Я собрала слабый остаток моих сил, чтобы написать отметки, которые я вручила князю Голицыну. Мне говорят, что я имела несчастие оскорбить ваше императорское величество, так как этому верят, я на коленях умоляю ваше священное величество выслушать лично все — вы отмстите вашим врагам и будете моим судьей.

Не в рассуждении вашего императорского величества хочу я оправдываться. И знаю мой долг, и ваша глубокая проницательность так известна, что я не имею нужды разбирать мелочи.

Мое положение таково, что природа содрагается. Я умоляю ваше императорское величество во имя вас самих благоволить меня выслушать и оказать мне вашу милость. Бог имеет к нам милость. Не мне одной откажете ваше священное величество в своем милосердии. Да смягчит Господь ваше великодушное сердце в рассуждении меня, и я посвящу остаток моей жизни вашему высочайшему благополучию и вашей службе.

Остаюсь вашего императорского величества нижайшая и покорная и послушная с преданностью к услугам

Елизавета

«Русская княжна» — Екатерине II. Равелин Петропавловской крепости

МОСКВА Дворец Орловых в Нескучном А. Г. Орлов-Чесменский, И. Г. Орлов, Ф. Г. Орлов

— Когда ж по твоему делу решение выйдет, Алеша? И наград ты за принцессу не получил, и благоволения тебе не высказали. Ровно бедный родственник ко двору ездишь. О чем наша государыня думает? Какую интригу затевает?

— Сам дивлюсь, сударушка папенька. Мало что холодно таково приняла, едва не распекать стала, так и дальше голову воротит. Вроде липшие ей Орловы стали, глаза колют. Ну, Потемкин, известно, все про нас наплести мог. Как-никак ночная кукушка денную завсегда перекукует. Да ведь и его сплетнями не прикроешь дела. Сидит же ненавистница государынина в крепости да еще со своей свитой.

— Постой, постой, Алеша, а ты сам как про Елизавету эту понимаешь. Самозванка она или как?

— Погодите, братцы, я тут такое услыхал: будто государыня князя Александра Михайловича Голицына от следствия отстранила.

— Ну, и что тебе, Дунайка, в том дивного показалося?

— Сказывают, раздумывать стал. Обронил ненароком, мол, таких кровей человека в каземате держать грех. Не то чтобы напрямую выразился, а намеком. Государыня влет поняла и всех следователей отменила.

— Как это всех? А до правды дознаться теперь как же?

— А может, и дознаваться нечего? Может, правда и так всякому понятна.

— Думаешь?

— А тут думай не думай. Она государыне письма на изысканнейшем французском диалекте пишет, иначе как Елизаветою не подписывается, фамилии не имеет, жених царственный государыню допросами донимает — помолвленную невесту обратно получить хочет. При всей Европе-то! А государыня велела ее из пражских трактирщиц производить. Оно, может, и соблазнительно, да ведь неубедительно. Кто поверит!

— Со своего голоса поешь?

— А мне чужие сплетни не указ. Своя голова на плечах есть — сам разберусь. Трактирщицу как ни обучай, все едино кухаркой останется. Как наша, прости Господи, государыня Екатерина Первая.

— Тут бы как раз великую благодарность Орлову-Чесменскому выразить, по-царски его одарить.

— Или дело замять. Как это государыня тебе, сударушка папинька, писала: «все бывшее забвению придать».

— Не выйдет! Я вот вам показать хочу, посоветоваться — письмо написал. Чтоб напомнить.

«Всемилостивейшая государыня!